В России снова нет литературы, хотя современные романы не успевают читать не только критики, но и редакторы.

11 июня — день рождения Виссариона Григорьевича Белинского (1811 — 1847). Чем обязана литература отцу-основателю русской критики? 

Эта статья о страстях, о сильных чувствах. О слепой, исступлённой любви отца русской интеллигенции Виссариона Белинского к народу и народному слову. И о том, что из этого вышло.

Век Белинского 

В. Г. Белинский был человеком впечатлительным и эмоциональным. Его критические статьи были настолько экспрессивны и пафосны, словно он вещал с кафедры или горячо спорил с невидимым трибуналом. Большинство его текстов построено в форме ораторских (судебных) речей античности, которые начинаются со вступления, рассчитанного на то, чтобы снискать благожелательное внимание судей. Но чем ближе к середине и финалу статьи, тем быстрее ломал её структуру Белинский: защита нередко переходила в нападение и прямое обличение. 

Как бы там ни было, неистовый Виссарион беззаветно следовал своим идеям и был им верен… ровно до того момента, пока не начал пересматривать собственные взгляды. 

За дело трудящихся и бесправных критик ратовал с самого начала. Первым (и неудачным) творением Белинского стала написанная в 1830 году трагедия «Дмитрий Калинин», обличавшая крепостное право. Цензоры, которые были по совместительству профессорами Московского университета, в котором учился Виссарион Белинский, забраковали произведение. Автор был исключён из учебного заведения в сентябре 1832 года «по слабости здоровья и притом по ограниченности способностей».

После изгнания недоучившийся студент работал в журналах «Телескоп» и «Молва», где и попробовал себя в роли литературного критика. И в первой же своей критической статье «Литературные мечтания», опубликованной в 1834 году в газете «Молва», выступил с громким заявлением: 

«У нас нет литературы, я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов…»

Если бы Белинскому довелось столкнуться с многообразием современной литературной попсы (и мы имеем в виду, как будет ясно из дальнейшего текста, не пресловутые женские романы), очевидно, он сразу захотел бы поскорее назад в прошлое, в XIX век. 

Но в 1834 году ничего не подозревающий Виссарион продолжал рассуждать: 

«Придёт время, — просвещение разольётся в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится, — и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа. Но теперь нам нужно ученье! ученье! ученье!».

С годами критик всё настойчивее призывал к жизненности в литературе, безжалостно обличая то, что он считал фальшью: 

«Свобода творчества легко согласуется со служением современности; для этого не нужно принуждать себя писать на темы, насиловать фантазию; для этого нужно только быть гражданином, сыном своего общества и своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями; для этого нужна симпатия, любовь, здоровое практическое чувство истины, которое не отделяет убеждения от дела, сочинения от жизни».

Логичный вопрос: что же не так было со свободой творчества самого Белинского, если ему так и не удалось создать более-менее стоящее литературное произведение, несмотря на неоднократные попытки?

Ф. М. Достоевский называл Белинского «беззаветно восторженной» личностью, но не рефлективной. Писатель критически оценивал социалистические взгляды В. Г. Белинского, понимая, но не принимая его переход к атеизму. В 1845 году критик поделился в письме А. И. Герцену мыслями о религии: 

«…в словах Бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут».

Неудивительно, что незадолго до смерти у Белинского произошёл разрыв с Н. В. Гоголем, который вдруг начал проповедовать примирение и смирение в «Выбранных местах из переписки с друзьями».

В письме Гоголю от 15 июля 1847 года Белинский яростно восклицал: 

«Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».

Гоголь, между тем, интуитивно понял, что дальнейшее «раскручивание» на русской почве левого гегельянства, которое упиралось в материализм и атеизм, приведёт Россию к катастрофе, а русскую культуру — к полному упадку. 

Н. А. Некрасов в «Кому на Руси жить хорошо?» размышлял: 

«Эх, эх, придёт ли времечко… когда мужик не Блюхера и не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесёт?» 

И это «времечко» наступило с приходом Советской власти, однако сложно представить, что Белинского народ читал не в рамках обязательной программы. 

Но неужели суждения отдельного критика способны оказать принципиальное влияние на весь ход развития литературы в стране? 

Да, критики открывают новые имена талантливых авторов, они же могут оказать влияние на формирование тенденций и направлений в литературе. Но нельзя сбрасывать со счетов и «поступь Клио»: литературный и любой другой процесс, если он развивается не по законам истории, приводит через катастрофу в тупик: 

«Идея Белинского о моральной цели и ценности творчества, о безнравственности нейтралитета — в жизни, литературе, журналистике — сыграла роль детонатора в условиях, когда начала развёртываться борьба за общественную свободу и гражданское равенство. Социальная значимость формы затенила со временем идейно-политическое содержание его работ, весьма далёких от революционаризма». (Татьяна Филиппова «Быть апостолом!»).

Новый век 

Противники Белинского часто обвиняли его в пренебрежении к форме и вольному обращению с языком. Русский философ Н. А. Бердяев полагал, что недостаток образования отрицательно сказался на личности и наследии В. Г. Белинского: при всех его дарованиях, «он почти не знал иностранных языков и знакомился с идеями, которыми был увлечён, из вторых рук»…

Социалистический реализм в литературе, согласно марксистскому литературоведению, восходил к критическому реализму, эстетические принципы которого разработал как раз В. Г. Белинский. В советское время фигуру критика окончательно мифологизировали. Удел всех проповедников, за которыми приходят дельцы и убийцы. 

Жизненность, упрощение, просвещение в массы… Идеи Белинского могли бы кануть в Лету ещё в XIX веке, но случилось так, что они стали базой идеологического режима в новом веке. 

Юмор Зощенко, сатира Ильфа и Петрова и скептицизм Булгакова не смогли (да и кто бы дал им такую возможность?) остановить превращение некогда большой литературы в придаток, обслуживающий интересы партократии. Самородки? Были, и их было много. И в этом нет ни тени снобизма. Но, пожалуй, от Есенина, начавшего писать еще до Октябрьской революции, и Шолохова до Шукшина, Рубцова и Астафьева в русской литературе трудно найти значимое имя «человека из народа», действительно талантливого и настойчиво постигавшего искусство владения словом на протяжении всего творческого пути. Кто сказал «Платонов»? И много ли у него вышло прижизненных изданий? 

Прочие «самородки», едва научившись читать и писать, уже мнили себя избранными литераторами, осаждая редакции газет и толстых журналов с тоннами рукописей наперевес. Большая часть этих рукописей всё-таки сгорала ещё на подходе к столу редактора, но без очередного многажды причёсанного опуса нового поэта или прозаика «от сохи» не выходило ни одно периодическое издание (как и без «секретарской» литературы, о ней как-нибудь в другой раз). Неудачники вздыхали об «ужасах цензуры», но как цензурировать то, для чего нельзя было подобрать цензурного слова? 

Литературные критики, разумеется, тоже были частью системы:

В эту атмосферу надо было вписываться. Чтоб и «веление времени» было, и «верность основополагающим принципам», и «воля народа», и «социальный заказ». (Лев Аннинский «Белинский синдром»).

А поколение меж тем сменяло поколение, литература окончательно перестала успевать за читателем. Самая читающая страна в мире начала безумную охоту за иностранными переводными романами — старыми и новыми, из советских писателей массово читали только детективы и избранную фантастику. 20 килограммов макулатуры в обмен на томик Дюма, Дрюона или Ремарка, из «наших» котировались Стругацкие, Вайнеры, Юлиан Семёнов и Александр Беляев. 

И только в эпоху перестройки читатель смог, наконец, познакомиться с настоящей русской литературой и понять суть литературного процесса, которому в угоду идеологии десятилетиями выкручивали руки. 

Жаль, что длился этот период радостного узнавания совсем недолго, да и уровень читательских притязаний за годы Советской власти просел до изумления. Книжные развалы заполнились коммерческой графоманской литературой, уровень редакторской и корректорской правки упал до отрицательных отметок. Новым писателям просто некогда стало учиться… писать. 

Век нынешний

Что-то изменилось сейчас? Вопреки уверениям Павла Басинкого, скептически оценившего высказывание Белинского об отсутствии литературы на страницах «Российской газеты» ещё в 2017 году, — нет, нисколько. Новые писатели из глубинки по-прежнему у нас в большом долгу. 

Вот рекомендуемый Басинским роман «Голомяное пламя» Дмитрия Новикова. Всего один абзац:
 

«Я очень рад был редкой книге, подаренной на днях моим знакомым Гришей, имевшим внешность русского богатыря – высокий рост, рыжие кудри, окладистая борода. Гриша работал врачом-реаниматологом в детской больнице. А еще он сочинял и пел пронзительные, заразные песни, от которых увлажнялись глаза даже у суровых северных мужчин. Книгу эту он принёс мне в благодарность за несколько подсказанных маршрутов по берегам Белого моря, куда он хотел съездить полечить душу, по его выражению».
 

Где правки? А вот они: 

«Я очень рад был редкой книге, подаренной на днях Гришей, моим знакомым, обладающим внешностью русского богатыря: высокий, рыжекудрый, с окладистой бородой. Он работал реаниматологом в детской больнице. А ещё Гриша сочинял и пел пронзительные, заразительные песни, от которых увлажнялись глаза даже суровых северных мужчин. Книгу он принёс в благодарность за несколько подсказанных мной маршрутов по берегам Белого моря, куда он, по его выражению, хотел поехать полечить душу».

Смешение паронимов (заразный-заразительный), тавтология в соседних предложениях (он, Гриша), перисоллогия (высокий рост, врач-реаниматолог), нарушение видо-временной соотнесённости глагольных форм, нарушение порядка слов.

Может, Лев Данилкин обнадёжит? Лауреат премии «Большая книга», филолог и литературный критик. Первые строки романа Данилкина «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»:

«Надежда Константиновна Ульянова, умевшая изобразить кого угодно, божилась, что её муж «никак и никогда ничего не рисовал»; тем более таинственным и многообещающим выглядит плотно зататуированный пиктограммами и снабженный инскриптом берестяной прямоугольник. <…> 14 легко читающихся кириллических букв настраивают на лёгкую победу; гипотетический Шерлок Холмс, впрочем, заметил бы, что нейтральнее было бы не «ПИСЬМО ТОТЕМАМИ», как тут, а «ТОТЕМНОЕ ПИСЬМО». Пожалуй, это нечастый в русской речи гендиадис: два существительных вместо существительного с прилагательным; фигура, характерная для латыни». 

Нуждается ли этот текст в правках? Да, нуждается, но в минимальных: 

«Надежда Константиновна Ульянова, умевшая изображать кого угодно, божилась, что её муж «никак и никогда ничего не рисовал»; тем таинственнее и многообещающе выглядит плотно зататуированный пиктограммами берестяной прямоугольник с инскриптом. <…> 14 легко читающихся кириллических букв настраивают на лёгкую победу, но гипотетический Шерлок Холмс заметил бы, что нейтральнее было бы не «ПИСЬМО ТОТЕМАМИ», как тут, а «ТОТЕМНОЕ ПИСЬМО». Пожалуй, это нечастый для русской речи гендиадис: два существительных вместо существительного с прилагательным; фигура, характерная для латыни».

Уже лучше, но давайте вспомним, что такое гендиадис. А заодно и о том, что эта фигура не столь редкая для русской речи, как во времена Ленина.

---

ГЕНДИАДИС (от др.-греч. ἓν διὰ δυοῖν — «одно через два»):

1. Фигура речи, выражающая одно понятие двумя лексическими единицами с сочинительными отношениями:

«Тоска дорожная, железная» (слово «железнодорожный»; А. А. Блок, «На железной дороге»).
«Эти стаи, эти птицы» (вместо «эти птичьи стаи»; А. А. Фет «Это утро, радость эта…»). 

2. Способ словообразования, в котором второй компонент представляет собой фонетическое видоизменение первого, повторяющее его с изменением начального звука или группы начальных звуков:

«Жадина-говядина», «фокус-покус», «девочка-припевочка», «коза-дереза».

Интересно, что некоторые слова-гендиадисы стали уже общепринятыми и обладают ярко выраженными грамматическими характеристиками:

«Шурум-бурум» — существительное со склоняемым вторым компонентом;
«Трали-вали» — междометие;
«Фигли-мигли» — обе части склоняются как существительное, однако аналогичное существительное множественного числа «тары-бары-растабары» не склоняется.

Действительно, феномен гендиадиса ещё ждёт своего исследователя. С народной речью не стоит обращаться свысока, тем более писателям и литературным критикам. 

---

В сухом остатке

Российский читатель двадцать первого века продолжает пожинать плоды интертекстуальности, серийного мышления и неомифологического сознания, под знаменем которых прошел век двадцатый. Правда, не в СССР и современной России, где от логики литературного и — шире — культурного процесса уже не осталось камня на камне. В этом очень любят обвинять Интернет и ЕГЭ, но истоки проблемы находятся гораздо глубже. 

Читать современную литературу с точки зрения поиска смысла жизни, который открывается в понимании природы добра и зла, — занятие неблагодарное.

С другой стороны, человеческая душа многогранна — и одним захватывающим сюжетом тоже сыта не будет. В итоге начинающие классики и маститые графоманы продолжают упражняться в описании небывалых государственных, метафизических, временных, пространственных, душевных и идейных потрясений для того, чтобы люди задумались о цели своего существования. 

Всё это — контаминация плутовского романа и социальной драмы. То есть построение захватывающего сюжета вкупе с поиском смысла жизни. Как это было у Достоевского. Так что русская литература по-прежнему дидактична. Только время не ждёт, и солидные некогда издания съёживаются до размера покетбука и записи в блоге. Писатели в одночасье становятся классиками, «романы-однодневки» устаревают на следующей станции метро. 

Читатель, как всегда, проголосует рублём. Возраст, общественное и материальное положение при выборе книжных новинок роли не играют. Читателя по-прежнему интересует он сам, обычный человек, который находится в сложных, но реальных обстоятельствах. Вот только писать о нём пока некому…

И снова цитата из Льва Аннинского:

Потом мне попалось у одного из русских идеалистов начала XX века суждение, которое всё объяснило. Белинский — при его фантастической противоречивости, непоследовательности и субъективности — ни в чём не убедил читающую Россию. Но он её поджёг. (Лев Аннинский «Белинский синдром»).

Лучше спи спокойно, неистовый Виссарион. Всё, что мог, ты уже совершил. В России снова нет литературы, при том, что современные книги не успевают читать не только критики, но и редакторы. 

Кто же поднимет упавшее знамя? 

Learnoff в: Одноклассниках / ВКонтакте / Telegram / Наш сайт