Бодлер — «проклятый поэт», ставший литературным памятником

К 200-летию со дня рождения великого французского поэта Шарля Бодлера (9 апреля 1821 — 31 августа 1867)

Несмотря на полную лишений жизнь и мучительную смерть, неприятие общества, глубокую тоску и болезни, терзавшие его душу и тело, Бодлер был посмертно признан во Франции и во всем мире одним из величайших поэтов за свой талант, творчество и значительное влияние на литературную и культурную жизнь XIX — XX веков. Его шедевр Las flores del mal («Цветы зла», 1840 — 1857, первое издание — 1857) — один из самых читаемых, изучаемых и переводимых сборников стихов.

«С Бодлером французская поэзия вышла, наконец, за пределы нации. Она понудила мир читать себя; она предстала в качестве поэзии современности; она вызывает подражания, она оплодотворяет многочисленные умы. Такие люди, как Суинберн, Габриель Д’Аннунцио, Стефан Георге, великолепно свидетельствуют о бодлеровском влиянии за границей. Это дает мне право сказать, что ежели среди наших поэтов и есть более великие и более могущественно одаренные, чем Бодлер, то нет более значительных. (Поль Валери «Положение Бодлера»).

Валери был прав: Las Flores del mal и последовавшие за ней Les Paradis artificiels («Искусственный рай», 1860) и Le Spleen de Paris («Парижский сплин», 1869) стали важнейшими книгами второй половины XIX — XX вв. 

Флакон

Бывают запахи, которым нет преград, —
Сквозь прочное стекло их проникает яд.
Вскрывая сундучок, полученный с востока,
С визгливой крышкою, проржавевшей жестоко,

Иль почернелый шкаф неведомых времен,
Случается найти надтреснутый флакон,
Стоявший много лет, слой пыли накопляя,
Откуда брызнет вдруг душа, еще живая…

И рой прекрасных грез, таившихся в тиши
Подобно куколкам, средь сумерек души, —
Раскрывши крылышки лазурно-золотые,
Вспорхнет восторженно под небеса родные!

Но вот тяжелый сон, зловещий, как гроза,
Встает из мрака дней… Смыкаются глаза,
Кружится голова… Неведомая сила
Руками страшными и мозг, и грудь сдавила

И тянет к пропасти без берега и дна,
Где призрачный мертвец, срывая путы сна,
Как Лазарь, движется, обвитый пеленами,
Пропахший старою любовью и грехами…

Так, на пиру людей ненужным хламом став,
Заброшен некогда в такой же мрачный шкаф,
Флакон осушенный, отвергнутый, надбитый,
И грязью липкою, и плесенью покрытый, —

Твоей гробницею я буду, милый яд,
Источник горестей и неземных отрад,
Изделье ангелов из лучших гроздий рая,
О, жизнь моя и смерть, моя цикута злая!..
(Из сборника «Цветы зла», перевод П. Якубовича-Мельшина)

Своими стихами Бодлер раз навсегда разорвал связь поэтического слова с модным до того момента романтизмом. По его мысли, зачем нужна исполненная возвышенных чувств природа, если современному человеку необходимо ориентироваться в адище города, влача свои дни в преисподней пороков, которая есть в душе каждого? Именно поэтому Бодлер переопределил красоту и первым исследовал в своем творчестве объекты, которые до того не считались подходящими или хотя бы интересными для искусства.

Веселый мертвец

Я вырою себе глубокий, черный ров,
Чтоб в недра тучные и полные улиток
Упасть, на дне стихий найти последний кров
И кости простереть, изнывшие от пыток.

Я ни одной слезы у мира не просил,
Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;
И сам я воронов на тризну пригласил,
Чтоб остров смрадный им предать на растерзанье.

О вы, безглазые, безухие друзья,
О черви! к вам пришел мертвец веселый, я;
О вы, философы, сыны земного тленья!

Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;
Иль пытки новые возможны для того,
Кто — труп меж трупами, в ком все давно мертво?
(Из сборника «Цветы зла», перевод Эллиса (Льва Кобылинского)

«Цветы зла» сначала вызвали шок и нездоровый ажиотаж, которые обернулись судебным процессом и жесткими цензурными ограничениями. Стихи Бодлера потрясли общество; современники не прощали ему жизни вечного богемного студента, романов с проститутками, страсти к мулатке Жанне Дюваль и всей его жизни, исполненной порока. 

Но больше всего шокировали его стихи, его наглые стихи, которые прославляли смерть и потакали аду, которым, в понимании Бодлера и была человеческая жизнь.

Благословение

Когда веленьем сил, создавших всё земное,
Поэт явился в мир, унылый мир тоски,
Испуганная мать, кляня дитя родное,
На Бога в ярости воздела кулаки.

«Такое чудище кормить! О, правый Боже,
Я лучше сотню змей родить бы предпочла,
Будь трижды проклято восторгов кратких ложе,
Где искупленье скверн во тьме я зачала!

За то, что в матери уроду, василиску,
На горе мужу Ты избрал меня одну,
Но, как ненужную любовную записку,
К несчастью, эту мразь в огонь я не швырну,

Я Твой неправый гнев обрушу на орудье
Твоей недоброты, я буду тем горда,
Что это деревце зачахнет на безлюдье
И зачумленного не принесет плода».

Так, не поняв судеб и ненависти пену
Глотая в бешенстве и свой кляня позор,
Она готовится разжечь, сойдя в Геенну,
Преступным матерям назначенный костер.

Но ангелы хранят отверженных недаром,
Бездомному везде под солнцем стол и кров,
И для него вода становится нектаром,
И корка прелая — амброзией богов.

Он с ветром шепчется и с тучей проходящей,
Пускаясь в крестный путь, как ласточка в полет
И Дух, в пучине бед паломника хранящий,
Услышав песнь его, невольно слезы льет.

Но от его любви шарахается каждый,
Но раздражает всех его спокойный взгляд,
Всем любо слышать стон его сердечной жажды,
Испытывать на нем еще безвестный яд.

Захочет он испить из чистого колодца,
Ему плюют в бадью. С брезгливостью ханжи
Отталкивают все, к чему он прикоснется,
Чураясь гением протоптанной межи.

Его жена кричит по рынкам и трактирам:
За то, что мне отдать и жизнь и страсть он мог,
За то, что красоту избрал своим кумиром,
Меня озолотит он с головы до ног.

Я нардом услажусь и миррой благовонной,
И поклонением, и мясом, и вином.
Я дух его растлю, любовью ослепленный.
И я унижу все божественное в нем.

Когда ж наскучит мне весь этот фарс нелепый
Я руку наложу покорному на грудь,
И эти ногти вмиг, проворны и свирепы,
Когтями гарпии проложат к сердцу путь.

Я сердце вылущу, дрожащее как птица
В руке охотника, и лакомым куском
Во мне живущий зверь, играя, насладится,
Когда я в грязь ему швырну кровавый ком.

Но что ж Поэт? Он тверд. Он силою прозренья
Уже свой видит трон близ Бога самого.
В нем, точно молнии, сверкают озаренья,
Глумливый смех толпы скрывая от него.

«Благодарю, Господь! Ты нас обрек несчастьям,
Но в них лекарство дал для очищенья нам,
Чтоб сильных приобщил к небесным сладострастьям
Страданий временных божественный бальзам.

Я знаю, близ себя Ты поместишь Поэта,
В святое воинство его Ты пригласил.
Ты позовешь его на вечный праздник света,
Как собеседника Властей, Начал и Сил.

Я знаю, кто страдал, тот полон благородства,
И даже ада месть величью не страшна,
Когда в его венце, в короне первородства,
Потомство узнает миры и времена.

Возьми все лучшее, что создано Пальмирой,
Весь жемчуг собери, который в море скрыт.
Из глубины земной хоть все алмазы вырой, —
Венец Поэта все сиянием затмит.

Затем что он возник из огненной стихии
Из тех перволучей, чья сила так светла,
Что, чудо Божие, пред ней глаза людские
Темны, как тусклые от пыли зеркала».
(Из сборника «Цветы зла», перевод Вильгельма Левика)

Всё его творчество — это бунт, но бунт… брошенного ребенка: отец умер, когда Шарлю было всего 6 лет, а мать позже вышла замуж за генерала и дипломата Жака Опика, которого пасынок ненавидел всю жизнь (и, по злой иронии судьбы, был похоронен в 1867 году в могиле, где за 10 лет до того упокоился его отчим). 

Вампир

В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.

Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.

И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек… проклятой, льну.

Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»

Но оба дружно: «Будь покоен! —
С презреньем отвечали мне. —
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!

Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!»
(Из сборника «Цветы зла», перевод Эллиса (Льва Кобылинского)

И до конца своих дней Бодлер так и оставался человеком, который не нашел своего места в жизни, семье, обществе и мире, перейдя в бессмертие творцом, возродившим поэтический язык. «Проклятым поэтом», который ныне стал литературным памятником…

#сновавесна 

Learnoff в: Одноклассниках, ВКонтакте, Instagram, Telegram, ЯндексДзен, Наш сайт