Как Зинаида Гиппиус потеряла дар речи

Зинаида Гиппиус редко стеснялась в выражениях. Особенно в своих письмах и критических статьях, которая она чаще всего подписывала псевдонимом Антон Крайний. Но что бы там о ней ни говорили, Гиппиус всегда близко и всерьёз принимала к сердцу как судьбу страны, так и судьбу русской словесности. Хотя один случай, точнее, встреча её чуть не добила в прямом смысле этого слова. И кто знает, помнили бы мы сейчас о «декадентской мадонне», если бы в 1917 году история пошла по-другому… #92днялета 

О Зинаиде Гиппиус чаще всего вспоминают лишь в нескольких контекстах: как о жене Дмитрия Мережковского, как о «женщине-адрогине» пополам с «декадентской мадонной», и как о поэтессе-эмигрантке, поливавшей чёрной желчью Октябрьскую революцию и Советскую власть. 

Действительно, её за глаза и в глаза называли «белой дьяволицей» (по названию первой книги романа Мережковского «Воскресшие боги, или Белая дьяволица»), «ведьмой», «сивиллой». И не зря. Гиппиус нравилось эпатировать публику не только своим литературным творчеством, но и манерой вести беседу, не признавая авторитетов, держать себя холодно и отстранённо, курить папиросы с тонким мундштуком, одеваться — то, подобно мальчику-пажу, в камзол и тонкие лосины, то, как сильфида, в прозрачные платья с рукавами-крыльями. На даче она щеголяла в матроске и облегающих штанишках, чем поначалу фраппировала местную публику. 

Что же до Советской власти, то ещё в 1907 году Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Дмитрий Философов сформулировали свое отношение к русской власти вообще: «Самодержавие от Антихриста». И в творческом наследии Гиппиус нетрудно заметить постоянную критику отечественного «самодержавия», вне зависимости от его образин и обличий — красных или белых. Так что с приходом большевиков для Гиппиус изменились только лозунги, сама суть власти — от лукавого — осталась прежней. Но более поздние события Второй мировой войны, по свидетельству Нины Берберовой, часто посещавшей её в то время, уже абсолютно не волновали Зинаиду Николаевну: она их не понимала и не хотела понимать в силу возраста и душевной опустошённости после смерти Мережковского. Последней записью в дневнике стало: 

«Я стою мало. Как Бог мудр и справедлив». 

Но любим и помним мы Гиппиус не за это. А за острый ум и прекрасное чутьё настоящего писателя и критика. Приведём лишь один отрывок из статьи, написанной под псевдонимом «Антон Крайний». Кстати, и тема критического разбора — тоже «вечная», о «надеть» и «одеть»:

«Непозволительное «одевание» на себя калош, платьев, шляп и т. д. упорно продолжается всеми новейшими писателями, не исключая талантливых. Я заметил однажды г. Осипу Дымову, что он в трех строках сумел три раза «одеть» голубую кофточку. Издавая рассказы книгой, автор эту кофточку исправил, но… только одну кофточку! В той же книге все другие кофточки по-прежнему «одеваются». Но не в Осипе Дымове дело. Не он навел меня на безнадежные размышления. А загляните в один из томов известного издания С. А. Венгерова — «Пушкин». Это громадная, тщательная работа. Роскошно изданные книги. И там, под рисунком во всю страницу, крупным шрифтом напечатано: «Людмила одевает шапку Черномора». Что же после этого? Если пушкинская Людмила стала «одевать» шапки, если в этом убежден такой знаток русской словесности, как С. Венгеров, видно уж ничего не поделаешь. Надо покориться и признать за «новой формой» право гражданства. И ждать, что за «одеванием» калош и шапок пойдут в свое время их «раздевание». Г. Минский где-то уж «раздел шляпу». Это первая ласточка». («Русская мысль». 1911. № 9 // Гиппиус З. H. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899-1916 гг. — М., 2003).

Что ж, Зинаида Гиппиус редко стеснялась в выражениях. И не только в критических статьях, но более того — в дневниках и письмах. 

Начнём (точнее, продолжим) издалека. В начале прошлого века в творческой среде бытовало мнение, что без представления чете Мережковских нельзя попасть в литературу. Отчасти так оно и было. Александр Блок, Андрей Белый, Осип Мандельштам и даже Сергей Есенин, к стихам которого Зинаида Николаевна отнеслась снисходительно, но благосклонно, смогли активно публиковаться только после знакомства с четой Мережковских. 

Свои незабываемые впечатления от знакомства с очередным «необыкновенным поэтом» Гиппиус с жаром изложила в письме Брюсову от 8 (21) декабря 1906 года:

«Валерий Яковлевич! Какая ведьма «сопряла» вас с ним? Да
видели ли уже Вы его? Мы прямо пали. Боря (Андрей Белый — прим.) имел силы издеваться над ним, а я была поражена параличом. Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции — старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир (спохватился!) и говорит, что он один может изменить мир: «До меня были попытки … Будда, Христос … Но неудачные». После того как он надел цилиндр и удалился, я нашла номер «Весов» с его стихами, желая хоть гениальностью его строк оправдать ваше влечение, и не могла. Неоспоримая дрянь. Даже теперь, когда так легко и многие пишут хорошие стихи, — выдающаяся дрянь. Чем, о, чем он вас пленил?»

Кто же буквально заставил острую на язык и не лазающую за словом в карман «сивиллу» потерять дар речи? «Откроем» вместе с ней книжку «Весов» (№ 6. 1906):

Уже узнали автора этих строк? 

Если нет, давайте откроем тот же номер «Весов» на странице, где указано его имя:

Это он, Николай Гумилёв: 

Как он познакомился с Брюсовым? В 1906 году Гумилёв окончил гимназию и поступил в Сорбонну в Париже. К этому времени он уже был автором сборника стихов «Путь конквистадоров» (1905), изданного на средства родителей. Эту книгу и заметил Валерий Брюсов.

По выбору тем, по приемам творчества автор явно примыкает к «новой школе» в поэзии. Но пока его стихи только перепевы и подражания, далеко не всегда удачные. В книге опять повторены все обычные заповеди декаденства, поражавшие своей смелостью и новизной на Западе лет двадцать, у нас лет десять тому назад. Г-н Гумилев призывает встречаться «в вечном блаженстве мечты», любуется на «радугу созвучий над царством вечной пустоты», славит «безумное пение лир», предлагает людям будущего избрать невестой — «Вечность», уверяет, что он — «пропастям и бурям вечный брат» и т. д. и т. д. В книге есть отделы, озаглавленные «Мечи и поцелуи» или «Высоты и бездны»; эпиграфом избраны слова Андре Жида: «Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует». Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока… Есть совпадения целых стихов: так, стих «С проклятием на бледных устах» (с. 15) уже сказан раньше К. Бальмонтом («Мертвые корабли»). Формой стиха г. Гумилев владеет далеко не в совершенстве: он рифмует «стоны» и «обновленный», «звенья» и «каменьев», «эхо» и «смехом», «танце» и «багрянцы», начинает анапест с ямбических двухсложных слов, как «они», «его», а ямбы со слова «или» и т. д. Но в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только «путь» нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди. (Цит. по: H. С. Гумилев: pro et contra — СПб.: РХГИ, 2000)

Вместе с разгромной рецензией Брюсов направил Гумилёву и предложение о сотрудничестве в «Весах». Вскоре «отец русского символизма» превратился в наставника и руководителя молодого Гумилёва, добровольно возложившего на себя послушание «ученичества». 

В Париже Гумилёв издавал журнал «Сириус», вёл переписку с Брюсовым, которому отправлял в Россию свои стихи, статьи и рассказы. Часть из них и публиковалась в журнале символистов «Весы».

В конце 1906 года Брюсов написал рекомендательные письма Андрею Белому и Зинаиде Гиппиус, но ещё до их получения Гумилёв с рекомендательным письмом от Л. И. Веселитской-Микулич самостоятельно нанёс роковой визит чете Мережковских (при этом, как уже упоминалось, присутствовал Андрей Белый и неизменный Дмитрий Философов). 

Как же позже вспоминал «знаковую встречу» сам Гумилёв? В письме Брюсову от 26 декабря 1906/8 января 1907 года он писал:

«Войдя, я отдал письмо и был введен в гостиную. Там, кроме Зинаиды Ник.<олаевны>, были еще Философов, Андрей Белый и Мережковский. Последний почти тотчас же скрылся. Остальные присутствующие отнеслись ко мне очень мило, и Философов начал меня расспрашивать о моих философско-политических убеждениях. Я смутился, потому что, чтобы рассказать мое мировоззрение стройно и ясно, потребовалась бы целая речь, а это было невозможно, так как интервьюирование велось в форме общего разговора. Я ответил, как мог, отрывая от своей системы клочки мыслей, неясные и недоказанные. Но, очевидно, желание общества было подвести меня под какую-нибудь рамку. Сначала меня сочли мистическим анархистом — оказалось неправильным.
Учеником Вячеслава Иванова — тоже.
Последователем Сологуба — тоже.
Наконец, сравнили с каким-то французским поэтом Бетнуаром, или что-то в этом роде. Разговор продолжался, и я надеялся, что меня подведут под какую-нибудь пятую рамку. Но на мою беду в эту минуту вошел хозяин дома Мережковский, и Зинаида Ник. <олаевна>. сказала ему: «Ты знаешь, Николай Степанович напоминает Бетнуара». Это было моей гибелью. Мережковский положил руки в карманы, стал у стены и начал отрывисто и в нос: «Вы, голубчик, не туда попали! Вам не здесь место! Знакомство с Вами ничего не даст ни Вам, ни нам. Говорить о пустяках совестно, а в серьезных вопросах мы все равно не сойдемся. Единственное, что мы могли бы сделать, это спасти Вас, так как Вы стоите над пропастью. Но ведь это…» тут он остановился. Я добавил тоном вопроса: «дело неинтересное?» И он откровенно ответил «да», и повернулся ко мне спиной. Чтобы сгладить эту неловкость, я посидел еще минуты три, потом стал прощаться. Никто меня не удерживал, никто не приглашал.
В переднюю, очевидно из жалости, меня проводил Андрей Белый».

Впечатление, произведенное юным поэтом на мэтров, было столь сильным, что через год его карикатурный образ попал в драму «Маков цвет», написанную совместно тремя очевидцами: Гиппиус, Мережковским и  Философовым.

История на этом не заканчивается. Не только крестьянки, но и молодые начинающие поэты «чувствовать умеют». Правда, в отличие от крестьянок, поэты умеют выжидать и очень тонко мстить. 

В феврале 1908 года Гумилёв анонимно через свою знакомую М. Богданову он передал чете Мережковских стихотворение «Андрогин»:

Тебе никогда не устанем молиться,
Немыслимо-дивное Бог-Существо.
Мы знаем, Ты здесь, Ты готов проявиться,
Мы верим, мы верим в Твоё торжество. 

Подруга, я вижу, ты жертвуешь много,
Ты в жертву приносишь себя самоё,
Ты тело даёшь для Великого Бога,
Изысканно-нежное тело своё.

Спеши же, подруга! Как духи, нагими,
Должны мы исполнить старинный обет,
Шепнуть, задыхаясь, забытое Имя
И, вздрогнув, услышать желанный ответ.

Я вижу, ты медлишь, смущаешься… Что же?!
Пусть двое погибнут, чтоб ожил один,
Чтоб странный и светлый с безумного ложа,
Как феникс из пламени, встал Андрогин.

И воздух — как роза, и мы — как виденья,
То близок к отчизне своей пилигрим…
И верь! Не коснётся до нас наслажденье
Бичом оскорбительно-жгучим своим.

Блестящая и язвительная даже не стилизация, а пародия на творчество и взгляды Гиппиус и Мережковского в частности имела у «адресатов» неожиданный успех. Стихотворение заслужило самый благосклонный отзыв и желание познакомиться с «застенчивым» автором… 

В апреле 1908 году Гумилёв признался Брюсову:

«Не могу Вам не признаться в недавней мальчишеской шутке, я познакомился с одной барышней, m-lle Богдановой, которая бывает у Бальмонтов и у Мережковских и однажды в Cafe d’Harcourt она придумала отнести мое стихотворение «Андрогин» для отзыва З. Н. Гиппиус, не говоря ни моего имени, ни моих литературных заслуг. Стихотворение понравилось, было возвращено с надписью «очень хорошо» и даже Мережковский отнесся к нему благосклонно. M-lle Богданову расспрашивали об авторе и просили его привести, но, конечно, ей не удастся это сделать. Так что, если «Андрогин» не будет в «Весах», для З. Н. (Гиппиус. — прим.) останется загадкой «застенчивый» талант-метеор». 

Но самое страшное для любого творца — забвение и презрение при жизни, фактически тоже лишение «дара речи». Гумилёв, даже будучи уже всеми признанным поэтом, так и не простил Гиппиус и Мережковскому их «вы, голубчик, не туда попали». Об этом пишет П. Н. Лукницкий, литератор и коллекционер материалов об Анне Ахматовой и Николае Гумилёве в своём дневнике от 7 июля 1925 года:

«У Николая Степановича отношение к Религиозно-философскому обществу (Мережковских — прим.) было резко отрицательным. Мережковские и К в 1915-16 годах были ярыми пораженцами. Г. Чулков тоже был пораженцем. А АА (Анна Ахматова — прим.) держалась противоположных взглядов. Считала, что посылать на фронт 10 миллионов человек и в то же время в тылу желать их поражения — есть измена народу. Однажды между АА и Чулковым произошел серьезный спор по этому поводу. Они даже поссорились тогда — АА ушла, не попрощавшись с Чулковым. Вскоре Чулков, встретившись с АА, повел разговор в примирительном тоне: «Вы меня не так поняли» и т. п. … И сказал ей, что он был в Религиозно-философском обществе и сказал там, что он так спорил с А. А. Ахматовой, что даже поссорился с ней. А. Блок, который был там же, спросил Чулкова, из-за чего они поссорились? Чулков ответил — «Из-за политики». Блок дал заключение: «Ну, это ничего. Помиритесь»… Николай Степанович знал о том, что АА так поспорила с Чулковым (АА рассказала ему тогда же). А в этот день АА сказала Николаю Степановичу, что сказал Чулков об этом в Религиозно-философском обществе… Тогда Николай Степанович иронически произнес: «Ты бы сказала ему, чтоб он еще в конюшне это говорил!»… В 1913 году, в апреле, было основано общество поэтов (Скалдин, Верховский, Недоброво, Пяст и др.). У АА есть письма Скалдина, в которых он приглашает ее принять участие в этом обществе. На собрании (?) на Бассейной ул., где З. Гиппиус оказалась рядом с ним, она очень кокетливо и игриво просила у него беспрестанно огня. Николай Степанович зажигал спичку, но не показывал вида, что узнает З. Гиппиус». 

И кто знает, осталась бы в истории литературы язвительная «сивилла», если бы в 1917 году всё пошло «другим путём»? 

---

Источники:

https://gumilev.ru (письма Гумилёва к Брюсову; хроника жизни и творчества Гумилёва)

http://ahmatova.niv.ru/ahmatova/about/luknickij-1-6.htm (П. Н. Лукницкий.
Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Том 1. Часть 6)

https://www.svoboda.org/a/28682050.html (Константин Львов. Между Венерой и Минервой (рецензия на выход книги: «Зинаида Гиппиус. Дневники. – М.: Захаров, 2017)

---

Learnoff в: Одноклассниках, ВКонтакте, Telegram, ЯндексДзен, Наш сайт