Гору подниму и брошу морю на дно.
На снег подышу ― зажурчат проталинки.
Но был я когда-то
давно―
давно! ―
Очень и очень маленьким.
Обид было много, много слез,
Иногда было очень весело.
Весь этот груз я маме нес,
Чтоб она оценила и взвесила.
А мама тогда молодой была,
Веселой была и все смешила,
И все мои сложные дела
Ей казались маленькими и смешными.
А теперь, когда прихожу домой
С работы, усталый и грубый,
Старая мама следит за мной,
И у нее чуть кривятся губы.
О своих делах говорить не люблю.
Да и она уж о них не спросит.
«Раздевайся, я щей налью», ―
Скажет,
как камень
бросит.
Вечером с братом гулять уйду.
«Скоро приду».
(Без ответа.)
К вечеру готовит еду
И моет посуду после обеда.
С соседкой, ровесницей по годам,
Разговаривает тихо и жарко:
«Женятся.
Разлетятся.
А я куда?
Или
живи кухаркой».
Гору подниму и брошу морю на дно.
На снег подышу ― зажурчат проталинки.
Но был я когда-то―
давно―
давно! ―
Очень и очень маленьким.
1934
На снег подышу ― зажурчат проталинки.
Но был я когда-то
давно―
давно! ―
Очень и очень маленьким.
Обид было много, много слез,
Иногда было очень весело.
Весь этот груз я маме нес,
Чтоб она оценила и взвесила.
А мама тогда молодой была,
Веселой была и все смешила,
И все мои сложные дела
Ей казались маленькими и смешными.
А теперь, когда прихожу домой
С работы, усталый и грубый,
Старая мама следит за мной,
И у нее чуть кривятся губы.
О своих делах говорить не люблю.
Да и она уж о них не спросит.
«Раздевайся, я щей налью», ―
Скажет,
как камень
бросит.
Вечером с братом гулять уйду.
«Скоро приду».
(Без ответа.)
К вечеру готовит еду
И моет посуду после обеда.
С соседкой, ровесницей по годам,
Разговаривает тихо и жарко:
«Женятся.
Разлетятся.
А я куда?
Или
живи кухаркой».
Гору подниму и брошу морю на дно.
На снег подышу ― зажурчат проталинки.
Но был я когда-то―
давно―
давно! ―
Очень и очень маленьким.
1934
