Был город разрыт и раздроблен.
Пришли мостовую толочь.
Бесчисленными фонарями
Блистала рабочая ночь.
Озоном и северолесом
На улицах пахло остро,
И в доме, почти неприступном,
Подрытом ходами метро,
Покуда гудела округа
И западный ветер крепчал,
Нам голос умершего друга
В глубокую полночь звучал…
По радио передавалась
Былая повадка сполна.
Едва выносимая жалость
Шатала меня, как волна…
Сердитый, смешной и знакомый,
Он громко дышал и хрипел,
Он громко о жизни зеленой,
О воинской свежести пел,
О том, как полощется знамя,
Как плещет и свищет трава…
… И все это слушали с нами
Сынишка его и вдова.
И все это помнили сами
Мальчишка его и жена!..
Не всхлипнул никто и не вскрикнул
Простая была тишина.
Чуть плечи подняв, мы сидели,
Как птицы морские сидят…
О, если бы чудо такое
Случилось полвека назад,
Чтоб голос умершего слышать ―
И с криком не броситься прочь!
Чтоб голос умершего слышать ―
И страшную боль превозмочь!
Я думать об этом пытаюсь
И не в состояньи понять,
Как много мы вынести в силах,
Как много мы можем поднять!..
И шли мы по улицам, глядя
Сквозь неуловимые сны
В холодное, сладкое небо
Совсем еще ранней весны…
А в небе, глубоко счастливом,
Прозрачна, свежа и бела
«По синим волнам океана»
Луна молодая плыла…
Но даль океана пустынна,
И в сумраке долго скрипит
Худая, неверная льдина,
Где шмидтовский лагерь разбит,
Где в полном порядке, построив
Сравнительно прочный приют,
У смерти на зоркой примете
Хорошие люди живут!..
То в доме сидят за работой,
То ходят по мутному льду,
У смерти на самой примете, ―
И спят у нее на виду.
На вахте друг друга сменяют,
Равняют походный уют,
Внимательно в шашки играют,
Приятные песни поют…
И голос оттуда приходит ―
Другое тревожно ему:
«Что в Австрии слышно, товарищ?»
И снова уходит во тьму…
И средь океана толпится
На светлой полянке народ…
Не мыши под полом играют,
А темная бездна поет!
И все это жители знают,
Но в силах работать и ждать ―
Все страшное вынести в силах,
Любую печаль обуздать!..
Мой стол ― как рабочее море,
Он синей клеенкой покрыт,
Большой, восхитительный глобус
На нем одиноко стоит.
Им даже ребенок доволен,
Проснувшись ни свет ни заря, ―
Курносый парнишка, похожий
На розового снегиря!
Он толстый и маленький парень,
Упрям и довольно румян,
Уверен, что летчиком будет
И будет вести стратоплан.
(А летчик ― высокая птица ―
Упорные правит пути…
Когда-нибудь может разбиться
Хотя бы один из пяти!
А тот, кто на звезды зарится,
Готов к наихудшему: он
В холодном безветрии может
Быть медленно испепелен…)
В колени мне голову прячет,
Сопит или сладко молчит,
Он часто на палочке скачет
И детские песни кричит,
Он яблочек просит и плачет,
А мне от него не уйти:
? Готов я, ― он скажет, ― к полету,
И надо ответить: ― Лети! ―
Вот утро. И матери смотрят,
Как дети плывут в облаках…
Все в мире мы вынести в силах ―
И землю поднять на руках!
Товарищ!
Товарищ!
Товарищ,
Который не сдал, не погиб!
Ты только подумай ― мы люди ―
Простой человеческий тип!
Когда-нибудь в сумерках вспомни
О времени древнем и злом,
Когда в первобытном селеньи
Медведем ты был и ослом,
О белых волках косоротых
При диких церковных огнях,
О черных полуидиотах
В глухих и немых деревнях,
О запахе крови стоячей
И зимней звериной тоски…
Иначе!
Иначе!
Иначе! ―
Мы начали жить по-людски!
Как песня в гортань не вернется,
Хотя начинается в ней,
Как заяц, бегущий на воле,
В землю не пустит корней,
Как, свой виноградник покинув,
Шумит золотое винцо,
Как вылупившийся цыпленок
Не может вернуться в яйцо,
И, хрипло пища от озноба,
Но света и шума полно,
Дитя не вернется в утробу,
И хлеб не вместится в зерно,
Как слива не втянется в завязь, ―
И в этом их тайная честь! ―
Мы больше не можем обратно
В звериные норы пролезть!
Товарищ!
Товарищ!
Товарищ!
На западе хищник стоит.
Как в сказочке детской, обманчив
Его человеческий вид,
Нет шерсти на нем, и, конечно,
Единственный есть разнобой
Меж тем существом и собакой…
Но пропасть ― меж ним―
И тобой!
Пришли мостовую толочь.
Бесчисленными фонарями
Блистала рабочая ночь.
Озоном и северолесом
На улицах пахло остро,
И в доме, почти неприступном,
Подрытом ходами метро,
Покуда гудела округа
И западный ветер крепчал,
Нам голос умершего друга
В глубокую полночь звучал…
По радио передавалась
Былая повадка сполна.
Едва выносимая жалость
Шатала меня, как волна…
Сердитый, смешной и знакомый,
Он громко дышал и хрипел,
Он громко о жизни зеленой,
О воинской свежести пел,
О том, как полощется знамя,
Как плещет и свищет трава…
… И все это слушали с нами
Сынишка его и вдова.
И все это помнили сами
Мальчишка его и жена!..
Не всхлипнул никто и не вскрикнул
Простая была тишина.
Чуть плечи подняв, мы сидели,
Как птицы морские сидят…
О, если бы чудо такое
Случилось полвека назад,
Чтоб голос умершего слышать ―
И с криком не броситься прочь!
Чтоб голос умершего слышать ―
И страшную боль превозмочь!
Я думать об этом пытаюсь
И не в состояньи понять,
Как много мы вынести в силах,
Как много мы можем поднять!..
И шли мы по улицам, глядя
Сквозь неуловимые сны
В холодное, сладкое небо
Совсем еще ранней весны…
А в небе, глубоко счастливом,
Прозрачна, свежа и бела
«По синим волнам океана»
Луна молодая плыла…
Но даль океана пустынна,
И в сумраке долго скрипит
Худая, неверная льдина,
Где шмидтовский лагерь разбит,
Где в полном порядке, построив
Сравнительно прочный приют,
У смерти на зоркой примете
Хорошие люди живут!..
То в доме сидят за работой,
То ходят по мутному льду,
У смерти на самой примете, ―
И спят у нее на виду.
На вахте друг друга сменяют,
Равняют походный уют,
Внимательно в шашки играют,
Приятные песни поют…
И голос оттуда приходит ―
Другое тревожно ему:
«Что в Австрии слышно, товарищ?»
И снова уходит во тьму…
И средь океана толпится
На светлой полянке народ…
Не мыши под полом играют,
А темная бездна поет!
И все это жители знают,
Но в силах работать и ждать ―
Все страшное вынести в силах,
Любую печаль обуздать!..
Мой стол ― как рабочее море,
Он синей клеенкой покрыт,
Большой, восхитительный глобус
На нем одиноко стоит.
Им даже ребенок доволен,
Проснувшись ни свет ни заря, ―
Курносый парнишка, похожий
На розового снегиря!
Он толстый и маленький парень,
Упрям и довольно румян,
Уверен, что летчиком будет
И будет вести стратоплан.
(А летчик ― высокая птица ―
Упорные правит пути…
Когда-нибудь может разбиться
Хотя бы один из пяти!
А тот, кто на звезды зарится,
Готов к наихудшему: он
В холодном безветрии может
Быть медленно испепелен…)
В колени мне голову прячет,
Сопит или сладко молчит,
Он часто на палочке скачет
И детские песни кричит,
Он яблочек просит и плачет,
А мне от него не уйти:
? Готов я, ― он скажет, ― к полету,
И надо ответить: ― Лети! ―
Вот утро. И матери смотрят,
Как дети плывут в облаках…
Все в мире мы вынести в силах ―
И землю поднять на руках!
Товарищ!
Товарищ!
Товарищ,
Который не сдал, не погиб!
Ты только подумай ― мы люди ―
Простой человеческий тип!
Когда-нибудь в сумерках вспомни
О времени древнем и злом,
Когда в первобытном селеньи
Медведем ты был и ослом,
О белых волках косоротых
При диких церковных огнях,
О черных полуидиотах
В глухих и немых деревнях,
О запахе крови стоячей
И зимней звериной тоски…
Иначе!
Иначе!
Иначе! ―
Мы начали жить по-людски!
Как песня в гортань не вернется,
Хотя начинается в ней,
Как заяц, бегущий на воле,
В землю не пустит корней,
Как, свой виноградник покинув,
Шумит золотое винцо,
Как вылупившийся цыпленок
Не может вернуться в яйцо,
И, хрипло пища от озноба,
Но света и шума полно,
Дитя не вернется в утробу,
И хлеб не вместится в зерно,
Как слива не втянется в завязь, ―
И в этом их тайная честь! ―
Мы больше не можем обратно
В звериные норы пролезть!
Товарищ!
Товарищ!
Товарищ!
На западе хищник стоит.
Как в сказочке детской, обманчив
Его человеческий вид,
Нет шерсти на нем, и, конечно,
Единственный есть разнобой
Меж тем существом и собакой…
Но пропасть ― меж ним―
И тобой!
