Дым огня, запах оседлых отцов,
Лягушечьей сырости липкие узы.
Гнусавое ржанье текинских певцов.
Нелепые жесты полей джугары-кукурузы,
И легкие пугала в позе туземной чумы.
Сама джугара угловата, как желтая нежить,
Но ветер, что давеча встретили мы,
Привык ее ноги опасливо нежить.
Не бойся, читатель, мохнатых туркменских собак,
Последуй за мной по курчавым границам аниса.
По робости розовый воздух иссяк
Над крепостью древнего города Нисса.
Здесь пели халдеи, здесь буйствовал хор,
Здесь бились о скалы громадные войны,
Здесь волны садов отступили от гор
И вымер на воле народ беспокойный.
От тюркских восстаний остались сырые пары,
От русской возни николаевские аванпосты,
Но ветер читает историю грубой игры
По линиям бед на голодных руках джугары.
Июль 1925, аул Багир
Лягушечьей сырости липкие узы.
Гнусавое ржанье текинских певцов.
Нелепые жесты полей джугары-кукурузы,
И легкие пугала в позе туземной чумы.
Сама джугара угловата, как желтая нежить,
Но ветер, что давеча встретили мы,
Привык ее ноги опасливо нежить.
Не бойся, читатель, мохнатых туркменских собак,
Последуй за мной по курчавым границам аниса.
По робости розовый воздух иссяк
Над крепостью древнего города Нисса.
Здесь пели халдеи, здесь буйствовал хор,
Здесь бились о скалы громадные войны,
Здесь волны садов отступили от гор
И вымер на воле народ беспокойный.
От тюркских восстаний остались сырые пары,
От русской возни николаевские аванпосты,
Но ветер читает историю грубой игры
По линиям бед на голодных руках джугары.
Июль 1925, аул Багир
