
В человеческой памяти
есть и моря, и леса,
Купы влажных садов
и пустынных степей полоса.
И на все языки
переводится речь соловья…
Но у каждого, друг,
география эта ― своя!
И сверкающий край
в человеческой памяти есть, ―
Там как будто лучей
и прозрачных предметов не счесть:
Он встает ― этот мир―
из тумана, и скуки, и тьмы,
Где рождается вдруг
понимание между людьми…
Может быть, потому
проясненным горит серебром
Этот памятный мне
в смутном городе ― аэродром?..
Если б тысячу лет
мне прожить на земле довелось, ―
Ясно помнил бы я
под лучом, упадающим вкось,
Этот светлый, как ртуть,
как зеркальное озеро, круг, ―
Круг светлей серебра
и лицо твое темное, друг!
Мы гостили у вас―
от советских республик восьми
Только горстка людей
из двухсотмиллионной семьи, ―
Люди разных племен
улетали единой семьей,
На восьми языках
говорили мы слово «домой!»
Слово «друг» я сказал,
но друг друга мрачней и грустней
Вы глядели на нас,
вы ― толпа разобщенных друзей…
Я запомнить хотел
твой печальный и дикий рассказ,
Я глядел на тебя,
чтобы в памяти вечно всплывал
Молодого лица
удлиненный и темный овал…
Есть, как звезды, глаза,
но бывают глаза, как цветы:
Не блестят, не горят…
об усталости думаешь ты…
Он запущен и дик―
человеческий этот цветник,
Этот брошенный сад…
почему он запущен и дик?
Ветви поднятых рук…
сколько черных фиалок в росе!
Вам бы вместе дышать! ―
Но по-разному думают все…
Что ж садовника нет
над источенной, серой листвой,
Чтобы внутрь заглянуть―
где хороший орех, где ― пустой?
Где не будет плода,
а какой и сегодня готов?..
Поглядеть, пожалеть,
сколько диких и кислых плодов!..
Слово «друг» я сказал…
и внезапно ты пылко спросил: ―
Где еще ты найдешь
столько даром рассыпанных сил?
Неужели и мы
не сольемся единой семьей? ―
Здесь на всех языках
прозвучало бы слово «домой!»
Почему, почему, о побеги цветущих племен,
Вы единой семьей
признаете единый закон?
Нет ни слуг, ни гостей
в родовом, благородном дому:
Вы ― хозяева все!
Почему? Почему? Почему?
Ты сказал и умолк…
но дыханье весны пронеслось:
Стали думать одно
те, кто думали разно и врозь;
От запекшихся губ
неживая печаль отлегла,
Черных матовых глаз
распахнулась горячая мгла, ―
И хрустальный простор
просиял из тумана и тьмы,
Юный голос взлетел:
«Верьте, будем такими и мы.»
Юный голос летел
над полями скорбей и потерь:
«Милый брат, не забудь!
Милый брат ― что бы ни было ― верь!..»
Караван журавлей уплывал в голубой вышине,
Улетал самолет к отдаленной счастливой стране…
Мы печальных друзей покидали на светлом кругу,
И отныне у них навсегда моя песня в долгу…
Если спросишь меня:
Этот край на какой широте,
Под какой долготой
были встречи далекие те?
Купы черных садов
у морей голубого огня?..
Я отвечу тебе:
Очень близко ― в груди у меня!
Если спросишь меня:
Сколько дней или тысяча лет
Пролетели с тех пор?
Не погас ли мерцающий свет?
Я отвечу тогда:
Погляди мне в глаза и проверь:
Трех минут не прошло…
это было всегда ― и теперь!
Как луна в облака―
этот город, что мной не забыт,
Омраченно вплывал
в годы новых смертей и обид…
Но прозрачен и чист
над раскатами смутной молвы
Юный голос летит:
«Верьте, ― будем такими, как вы.»
Юный голос летит
над полями обид и потерь:
«Дальний брат, не забудь!
Дальний брат ― что бы ни было, ― верь!..»
есть и моря, и леса,
Купы влажных садов
и пустынных степей полоса.
И на все языки
переводится речь соловья…
Но у каждого, друг,
география эта ― своя!
И сверкающий край
в человеческой памяти есть, ―
Там как будто лучей
и прозрачных предметов не счесть:
Он встает ― этот мир―
из тумана, и скуки, и тьмы,
Где рождается вдруг
понимание между людьми…
Может быть, потому
проясненным горит серебром
Этот памятный мне
в смутном городе ― аэродром?..
Если б тысячу лет
мне прожить на земле довелось, ―
Ясно помнил бы я
под лучом, упадающим вкось,
Этот светлый, как ртуть,
как зеркальное озеро, круг, ―
Круг светлей серебра
и лицо твое темное, друг!
Мы гостили у вас―
от советских республик восьми
Только горстка людей
из двухсотмиллионной семьи, ―
Люди разных племен
улетали единой семьей,
На восьми языках
говорили мы слово «домой!»
Слово «друг» я сказал,
но друг друга мрачней и грустней
Вы глядели на нас,
вы ― толпа разобщенных друзей…
Я запомнить хотел
твой печальный и дикий рассказ,
Я глядел на тебя,
чтобы в памяти вечно всплывал
Молодого лица
удлиненный и темный овал…
Есть, как звезды, глаза,
но бывают глаза, как цветы:
Не блестят, не горят…
об усталости думаешь ты…
Он запущен и дик―
человеческий этот цветник,
Этот брошенный сад…
почему он запущен и дик?
Ветви поднятых рук…
сколько черных фиалок в росе!
Вам бы вместе дышать! ―
Но по-разному думают все…
Что ж садовника нет
над источенной, серой листвой,
Чтобы внутрь заглянуть―
где хороший орех, где ― пустой?
Где не будет плода,
а какой и сегодня готов?..
Поглядеть, пожалеть,
сколько диких и кислых плодов!..
Слово «друг» я сказал…
и внезапно ты пылко спросил: ―
Где еще ты найдешь
столько даром рассыпанных сил?
Неужели и мы
не сольемся единой семьей? ―
Здесь на всех языках
прозвучало бы слово «домой!»
Почему, почему, о побеги цветущих племен,
Вы единой семьей
признаете единый закон?
Нет ни слуг, ни гостей
в родовом, благородном дому:
Вы ― хозяева все!
Почему? Почему? Почему?
Ты сказал и умолк…
но дыханье весны пронеслось:
Стали думать одно
те, кто думали разно и врозь;
От запекшихся губ
неживая печаль отлегла,
Черных матовых глаз
распахнулась горячая мгла, ―
И хрустальный простор
просиял из тумана и тьмы,
Юный голос взлетел:
«Верьте, будем такими и мы.»
Юный голос летел
над полями скорбей и потерь:
«Милый брат, не забудь!
Милый брат ― что бы ни было ― верь!..»
Караван журавлей уплывал в голубой вышине,
Улетал самолет к отдаленной счастливой стране…
Мы печальных друзей покидали на светлом кругу,
И отныне у них навсегда моя песня в долгу…
Если спросишь меня:
Этот край на какой широте,
Под какой долготой
были встречи далекие те?
Купы черных садов
у морей голубого огня?..
Я отвечу тебе:
Очень близко ― в груди у меня!
Если спросишь меня:
Сколько дней или тысяча лет
Пролетели с тех пор?
Не погас ли мерцающий свет?
Я отвечу тогда:
Погляди мне в глаза и проверь:
Трех минут не прошло…
это было всегда ― и теперь!
Как луна в облака―
этот город, что мной не забыт,
Омраченно вплывал
в годы новых смертей и обид…
Но прозрачен и чист
над раскатами смутной молвы
Юный голос летит:
«Верьте, ― будем такими, как вы.»
Юный голос летит
над полями обид и потерь:
«Дальний брат, не забудь!
Дальний брат ― что бы ни было, ― верь!..»