Я была в Бухаре, Кандагар я судила жестоко;
Полюбив Ашхабад, уложила в стихи Фирюзу.
Я прошла Туркестан от разлива песков до истока, ―
И не хватит устам завоеванного Востока,
И сибирские льды у меня, как бельмо на глазу.
Ветер, полный земли, одинокий ночлег, папироса,
Никаких рубежей и бумажный кулек урюка.
По свободной стране, от посева песков до покоса,
Я прошла по следам македонского молокососа,
Мановеньем ресниц отметая века и века.
Есть закон золотой у великой военной науки:
За особый грабеж постоит боевое житье:
Все, что в сердце моем остается от долгой разлуки,
Все, что в песне моей занимает мельчайшие звуки,
Все, что в память мою залетело случайно, ― мое!
1925 год, Аннау
Полюбив Ашхабад, уложила в стихи Фирюзу.
Я прошла Туркестан от разлива песков до истока, ―
И не хватит устам завоеванного Востока,
И сибирские льды у меня, как бельмо на глазу.
Ветер, полный земли, одинокий ночлег, папироса,
Никаких рубежей и бумажный кулек урюка.
По свободной стране, от посева песков до покоса,
Я прошла по следам македонского молокососа,
Мановеньем ресниц отметая века и века.
Есть закон золотой у великой военной науки:
За особый грабеж постоит боевое житье:
Все, что в сердце моем остается от долгой разлуки,
Все, что в песне моей занимает мельчайшие звуки,
Все, что в память мою залетело случайно, ― мое!
1925 год, Аннау
