А выдохи уходят в лекаря,
под перепись и, следом, в поговорку ―
ведь железы мои не повернуть.
Любой подвох слетается на корку,
на отрывной шумок календаря,
и невидаль показывает спину.
Ее, несохнущую, зачерпнуть
удесятери мне силы. Но и там
я, полоскатель, горло опрокину.
Где след ее? Читаю по тылам
щит головы. Читаю по лиловой
и выщербленной родинке почтовой
1972
под перепись и, следом, в поговорку ―
ведь железы мои не повернуть.
Любой подвох слетается на корку,
на отрывной шумок календаря,
и невидаль показывает спину.
Ее, несохнущую, зачерпнуть
удесятери мне силы. Но и там
я, полоскатель, горло опрокину.
Где след ее? Читаю по тылам
щит головы. Читаю по лиловой
и выщербленной родинке почтовой
1972
