― Что это, что? ― Спи, это жар во лбу.
― Чьему же лбу такое пламя впору?
Кто сей со лбом и мыслью лба: веду
льва в поводу и поднимаюсь в гору?
― Не дать ли льда изнеможенью лба?
― Того ли лба, чья знала дальновидность,
где валуны воздвигнуть в память льда:
де, чти, простак, праматерь ледовитость?
― Испей воды и не дотла сгори.
Всё хорошо. Вот склянки, вот облатки.
― Со лбом и львом уже вверху горы:
клубится грива и сверкают латы.
― Спи, это бред, испекший ум в огне.
― Тот, кто со львом, и лев идут к порогу.
Коль это мой разыгран бред вовне,
пусть гением зовут мою хворобу.
И тот, кого так сильно… тот, кому
прискучил блеск быстротекучей ртути,
подвёл меня к замёрзшему окну,
и много счастья было в той минуте.
С горы небес шел латник золотой.
Среди ветвей, оранжевая, длилась
его стезя ― неслышимой пятой
след голубой в ней пролагала львиность.
Вождь льва и лев вблизь подошли ко мне.
Мороз и солнце ― вот в чём было дело.
Так день настал ― девятый в декабре.
А я болела и в окно глядела.
Затмили окна, затворили дом
(день так сиял! ), задвинули ворота.
Так страшно сердце расставалось с Днём,
как с тою ― тот, где яд, клинок, Верона.
Уж много раз менялись свет и темь.
В пустыне мглы, в тоске неодолимой,
сиротствует и полыхает День,
мой не воспетый, мой любимый ― львиный.
19 ― 20 декабря 1985
Ленинград
― Чьему же лбу такое пламя впору?
Кто сей со лбом и мыслью лба: веду
льва в поводу и поднимаюсь в гору?
― Не дать ли льда изнеможенью лба?
― Того ли лба, чья знала дальновидность,
где валуны воздвигнуть в память льда:
де, чти, простак, праматерь ледовитость?
― Испей воды и не дотла сгори.
Всё хорошо. Вот склянки, вот облатки.
― Со лбом и львом уже вверху горы:
клубится грива и сверкают латы.
― Спи, это бред, испекший ум в огне.
― Тот, кто со львом, и лев идут к порогу.
Коль это мой разыгран бред вовне,
пусть гением зовут мою хворобу.
И тот, кого так сильно… тот, кому
прискучил блеск быстротекучей ртути,
подвёл меня к замёрзшему окну,
и много счастья было в той минуте.
С горы небес шел латник золотой.
Среди ветвей, оранжевая, длилась
его стезя ― неслышимой пятой
след голубой в ней пролагала львиность.
Вождь льва и лев вблизь подошли ко мне.
Мороз и солнце ― вот в чём было дело.
Так день настал ― девятый в декабре.
А я болела и в окно глядела.
Затмили окна, затворили дом
(день так сиял! ), задвинули ворота.
Так страшно сердце расставалось с Днём,
как с тою ― тот, где яд, клинок, Верона.
Уж много раз менялись свет и темь.
В пустыне мглы, в тоске неодолимой,
сиротствует и полыхает День,
мой не воспетый, мой любимый ― львиный.
19 ― 20 декабря 1985
Ленинград
