Дорога на Паршино, дале ― к Тарусе,
но я возвращаюсь вспять ветра и звёзд.
Движенье мое прижилось в этом русле
длиною ― туда и обратно ― в шесть вёрст.
Шесть множим на столько, что ровно несметность
получим. И этот туманный итог
вернём очертаньям, составившим местность
в канун ее паводков и поволок.
Мой ход непрерывен, я ― словно теченье,
чей долг ― подневольно влачиться вперед.
Небес близлежащих ночное значенье
мою протяженность питает и пьет.
Я ― свойство дороги, черта и подробность.
Зачем сочинитель ее жития
всё гонит и гонит мой робкий прообраз
в сюжет, что прочней и пространней, чем я?
Близ Паршина и поворота к Тарусе
откуда мне знать, сколько минуло лет?
Текущее вверх, в изначальное устье,
всё странствие длится, а странника ― нет.
4 ― 5 марта 1984
Таруса
но я возвращаюсь вспять ветра и звёзд.
Движенье мое прижилось в этом русле
длиною ― туда и обратно ― в шесть вёрст.
Шесть множим на столько, что ровно несметность
получим. И этот туманный итог
вернём очертаньям, составившим местность
в канун ее паводков и поволок.
Мой ход непрерывен, я ― словно теченье,
чей долг ― подневольно влачиться вперед.
Небес близлежащих ночное значенье
мою протяженность питает и пьет.
Я ― свойство дороги, черта и подробность.
Зачем сочинитель ее жития
всё гонит и гонит мой робкий прообраз
в сюжет, что прочней и пространней, чем я?
Близ Паршина и поворота к Тарусе
откуда мне знать, сколько минуло лет?
Текущее вверх, в изначальное устье,
всё странствие длится, а странника ― нет.
4 ― 5 марта 1984
Таруса
