Ахмадулина Б. А.
Ивановские припевки

Созвали семинар ― проникнуть в злобу дня,
а тут и без него говеют не во благе.
Заезжего ума пустует западня:
не дался день-злодей ловушке и облаве.

Двунадесять язык в Иванове сошлись
и с ними мой и свой, тринадцатый, злосчастный.
Весь в Уводь не изыдь, со злобой не созлись,
Ивановичей род, в хмельную ночь зачатый.

А ежели кто трезв ― отымет и отъест
судьбы деликатес, весь диалект ― про импорт.
Питают мать-отец плаксивый диатез
тех, кто, возмыв из детств, убьет, но и повымрет.

Забавится дитя: пешком под стол пойдя,
уже удавку вьет для Жучки и для Васьки.
Ко мне: «Почто зверям суёшь еды-питья?» ―
«Аз есмь родня зверья, а вы мне ― не свояси».

Перечу языку ― порочному сынку
порушенных пород и пагубного чтива.
Потылицу чешу, возглавицей реку
то, что под ней держу в ночи для опочива.

Захаживал Иван, внимал моим словам,
поддакивал, кивал: «Душа твоя ― Таврида.
Что делаешь-творишь?» ― «Творю тебе стакан». ―
«Старинно говоришь. Скажи: что есть творило?» ―

«Тебя за речь твою прииму ко двору.
Стучись ― я отворю. Отверстый ход ― творило». ―
«В заочье для чего слывешь за татарву?» ―
«Заочье не болит, когда тавром тавримо».

Ой, город-городок, ой, говор-говорок:
прядильный монотон и матерок предельный ―
в ооканье вовлёк и округлил роток,
опутал, обволок, в мое ушко продетый.

У нас труба коптит превыспренную синь
и ненависть когтит промеж родни простенок.
Мы знаем: стыдно пить, и даже в сырь и стынь
мы сикера не пьем, обходимся проствейном.

Окликнул семинар: «Куда идешь, Иван?» ―
«На Кубу, семинар, всё наше устремленье».
Дивится семинар столь дальним именам.
(На Кубу ― в магазин, за грань, за вод струенье.)

Раздолье для невест ― без петуха насест,
а робятишки есть, при маме и во маме.
Ест поедом тоска, потом молва доест.
Чтоб не скучать ― девчат черпнули во Вьетнаме.

Четыреста живых и чужеродных чад
усилили вдовства и девства многолюдность.
Улыбки их дрожат, потёмки душ ― молчат.
Субтропиков здесь нет, зато сугуба лютость.

Смуглы, а не рябы, робки, а не грубы,
за малые рубли великими глазами
их страх глядит на нас ― так, говорят, грибы
глядят, когда едят их едоки в Рязани.

Направил семинар свой променад в сельмаг,
проверил провиант ― не сныть и не мякину.
Бахвалился Иван: «Не пуст сусек-сервант.
Полпяди есть во лбу ― читай телемахину».

За словом не полез ― зачем и лезть в карман?
«Рацеей, ― объяснял, ― упитана Расея.
Мы к лишним вообче бесчувственны кормам.
Нам коло-грядский жук оставил часть растенья».

Залётный семинар пасет нас от беды:
де, буйствует вино, как паводок апрельский.
Иван сказал: «Вино отлично от воды,
но смысл сего не здесь, а в Кане Галилейской».

От Иоанна ― нам есть наущенье уст,
и слышимо во мглах: «Восстав, сойдем отсюду».
Путина ― нет пути. То плачу, то смеюсь,
то ростепель терплю, то новую остуду.

«Эй, ты куда, Иван?» ― «На Кубу, брат-мадам.
А ты?» ― «Да по следам твоим, чрез половодье». ―
«Держися за меня! Пройдемся по водам!»
И то: пора всплакнуть по певчем по Володе.

Ивану говорю по поводу вина:
«Нам отворенный ход ― творило, хоть ― травило».
Ответствует: «Хвалю! Ой, девка, ой, умна!
А я-то помышлял про кофе растворимо…»

Март 1986
Иваново