Ахмадулина Б. А.
Наслаждения в Куоккале

Вот мимо хвойных дюн и хмуро ― хворых здравниц,
блистая и смеясь, летит беспечный гость.
Куоккале моей не чужд сей чужестранец,
но супится вослед ему Зеленогорск.

Народец наш не зол, не то ему завидно,
что путник здрав умом, пригож, богат, любим.
Обидно, что не зря он мчится вдоль залива.
Мы ж попусту стоим и на замок глядим.

Его влечет бокал с напитком можжевельным.
Соломинку возьмет хозяин финских вод.
А тут измучен ум сомненьем ежедневным:
то ль вовсе нет ее, то ль кончится вот ― вот.

Потупится пред ним угодливость балета.
Нам это ― тьфу! У нас ― свое па ― де ― труа.
Кленовый лист за ним взметнулся раболепно.
Я этот лист потом в грязи подобрала.

За быстролетность миль унылость верст тягучих
он держит… ― Не замок загадочен, а то,
что продавец ― внутри, и с нею Колька ― грузчик.
― Какой? ― Коляй с бельмом, с наколкой «Бельмондо».

Чу! До ― диез стекла и тремоло кларнета
(Стравинский). Милый яд ― вот льется, вот замолк.
Там самобраный стол накрыт на два куверта.
― Открой! ― Еще чего! ― ответствует замок.

― Знай, Клавка: этот миг, когда ни с чем ушли мы,
еще припомнишь ты, варимая смолой!
Опрятные крыла вдоль родины ― чужбины
влекущей, поспешай в град, не скажу: какой.

Град, не скажу: какой, у сердца есть сноровка
во сторону твою отсель глядеть с тоской.
Меж мною и тобой в чем сила приворота?
Мне с ней не совладать, град, не скажу: какой.

Я расточаю дни на вольные хожденья,
их цель сокрыта в них, пока брожу окрест.
Но все ж и у меня свои есть наслажденья.
Да, наслажденья есть. Вот скромный их реестр.