Отсияли два новогодия,
стали досталью причин для кручин.
Март уж копит день многоводия
Алексея, что разбил свой кувшин.
Алексея звать с «ятью» надо бы,
по старинке Новый год повстречав.
То ль колдобины, то ли надолбы
нагадал мне воск, да при трех свечах.
Ляксей ― с гор ― вода, водяными ли
застращаешь ты меня, свят ― свят ― свят?
Мне сказали бы во Владимире:
хватит врать и алешки распускать.
Вот весна придет всемогущия,
под Рождественской мне не жить звездой.
Бледноликая, знай, Снегурочка:
станешь ростопель, истечешь водой.
Не к добру взойдет заря алая,
будет вечен твой неживой досуг.
То ль дитя поет, то ли ария
позабытая мой тревожит слух.
Дни весны чужой, будет ваша власть,
о вас зеркальце в сердцах разобью.
«Туча со громом сговаривалась:
ты греми, гром, а я дождь разолью».
Возомнилось мне, слышу якобы:
претерпи, живи, и, куда б ни шло,
«выйдут девицы в лес по ягоды…»:
пусть идут себе, ну, а мне-то что?
Не полита ель водолеями,
постарел пострел, чей тулуп истлел.
Лель возлюбленный, возлелеянный,
слезы лей, мой Лель, лели ― лель ― лели — лель.
Так припевками, прибаутками
Коляде служить, ворожить не лень.
Знать, к беде идти прямопутками,
ель и хмель прошли, вот и лели — лель.
Еще зелено Божье дерево,
возлегла печаль на мое чело.
Вдруг про Веничку Ерофеева
я подумала, не пойму ― с чего.
Поминать вином его надо ли,
пока празднества правит пир людьми?
Нешто, может быть, наши ангелы,
что взаправду вы свысока люты?
Тяжела, темна моя ноченька.
Сжальтесь, ангелы, всех потерь поверх.
Непрогляд и хлад одиночества
утаю от всех, лишь свече повем.