Галине Васильевне Старовойтовой
Вот так всё было: как в поля и рощи
в больничный двор я отсылала взор,
писать желая простодушно ― проще,
но затрудненье заключалось в том,
что разум истерзало измышленье
о нём же ― он иначе не умел.
Затылка сгусток, тягостный для шеи,
пустым трудом свой усложнял удел.
И слабый дар ― сородственник провидцев,
мой ― изнемог и вовсе стал незряч.
Над пропастью заманчивой повиснув,
как он посмел узнать, а не предзнать?
Нет, был в нём, был опаски быстрый промельк ―
догадок подсознания поверх.
Мой организм ― родня собакам ― понял,
почуял знак, но нюх чутья отверг.
Отверг ― и мысль не утемнила вечер,
когда висками стиснутый мотив
наружу рвался, понуканьем вещим
мой лоб не запрокинув для молитв.
Вдруг ― сосланный в опалу телевизор
в стекле возжёг потусторонний свет.
В нём ― Петербург, подъезд, бесшумный выстрел.
Безмолвна смерть и громогласна весть.
Зрачков и мглы пустыня двуедина,
их засухе обычай слёз претит.
Дитя и рыцарь мне была родима.
Сквозил меж нами нежности пунктир.
Мы виделись. Последний раз ― в июне.
От многословья, от обилья лиц
мы, словно гимназистки, увильнули,
к досаде классной дамы ― обнялись.
Рукопожатье и объятье ― ощупь
добра и зла. Не спрошенный ответ
встревожит кожу, чей диагноз точен:
прозрачно ― беззащитен человек.
Как близко то, что вдалеке искомо:
ладонь приветить и плечо задеть.
(Сколь часто обольстительна истома:
податель длани ― не вполне злодей.)
Там, сторонясь лукавств и лакомств зала,
где обречённость праздновала власть,
она мне так по ― девичьи сказала: ―
Я вышла замуж… ― Поздравляю Вас! ―
Никчёмной обойдясь скороговоркой,
пригубила заздравное питьё.
А надо бы вскричать: ― Святой Георгий
(он там витал), оборони её! ―
По ― девичьи сказала и смутилась.
С таким лицом идут в куртины, в сад.
В ней юная застенчивость светилась,
был робко ласков и доверчив взгляд.
Разросся миг: незвано и нехитро
глухой мне возмерещился уезд:
шаль потеплей и потемней накидка,
и поскорее ― прочь из этих мест!
Тогда ли промельк над ― сознанья понял,
что страшно вживе зреть бессмертный дух?
Ещё страшней, что счастие и подвиг ―
и встретятся, да вместе не пойдут.
Подсказке упомянутой опаски
заране проболтаться было жаль.
С колечком обручальным ― в лютой пасти
возможно ль долго ручку продержать?
Срок предрешённый загодя сосчитан.
Заманивать обжору калачом
иль охранять сверканьем беззащитность ―
мишень зазывна, промах исключён.
Что с отомщеньем разминётся нечисть ―
мне скушно знать, не интересно знать.
Занятие и служба сердца ― нежность,
ей недосуг возмездье призывать.
Июньский день любовью глаз окину
из пустоты моих декабрьских дней.
Услышит ли, когда её окликну?
До сей поры я льну и лащусь к ней.
Смерть ― торжеству собратна, соволшебна.
Избранника судьба не истекла.
Сюжет исполнен стройно, совершенно,
и завершён ― как гения строка.
Вот так всё было: как в поля и рощи
в больничный двор я отсылала взор,
писать желая простодушно ― проще,
но затрудненье заключалось в том,
что разум истерзало измышленье
о нём же ― он иначе не умел.
Затылка сгусток, тягостный для шеи,
пустым трудом свой усложнял удел.
И слабый дар ― сородственник провидцев,
мой ― изнемог и вовсе стал незряч.
Над пропастью заманчивой повиснув,
как он посмел узнать, а не предзнать?
Нет, был в нём, был опаски быстрый промельк ―
догадок подсознания поверх.
Мой организм ― родня собакам ― понял,
почуял знак, но нюх чутья отверг.
Отверг ― и мысль не утемнила вечер,
когда висками стиснутый мотив
наружу рвался, понуканьем вещим
мой лоб не запрокинув для молитв.
Вдруг ― сосланный в опалу телевизор
в стекле возжёг потусторонний свет.
В нём ― Петербург, подъезд, бесшумный выстрел.
Безмолвна смерть и громогласна весть.
Зрачков и мглы пустыня двуедина,
их засухе обычай слёз претит.
Дитя и рыцарь мне была родима.
Сквозил меж нами нежности пунктир.
Мы виделись. Последний раз ― в июне.
От многословья, от обилья лиц
мы, словно гимназистки, увильнули,
к досаде классной дамы ― обнялись.
Рукопожатье и объятье ― ощупь
добра и зла. Не спрошенный ответ
встревожит кожу, чей диагноз точен:
прозрачно ― беззащитен человек.
Как близко то, что вдалеке искомо:
ладонь приветить и плечо задеть.
(Сколь часто обольстительна истома:
податель длани ― не вполне злодей.)
Там, сторонясь лукавств и лакомств зала,
где обречённость праздновала власть,
она мне так по ― девичьи сказала: ―
Я вышла замуж… ― Поздравляю Вас! ―
Никчёмной обойдясь скороговоркой,
пригубила заздравное питьё.
А надо бы вскричать: ― Святой Георгий
(он там витал), оборони её! ―
По ― девичьи сказала и смутилась.
С таким лицом идут в куртины, в сад.
В ней юная застенчивость светилась,
был робко ласков и доверчив взгляд.
Разросся миг: незвано и нехитро
глухой мне возмерещился уезд:
шаль потеплей и потемней накидка,
и поскорее ― прочь из этих мест!
Тогда ли промельк над ― сознанья понял,
что страшно вживе зреть бессмертный дух?
Ещё страшней, что счастие и подвиг ―
и встретятся, да вместе не пойдут.
Подсказке упомянутой опаски
заране проболтаться было жаль.
С колечком обручальным ― в лютой пасти
возможно ль долго ручку продержать?
Срок предрешённый загодя сосчитан.
Заманивать обжору калачом
иль охранять сверканьем беззащитность ―
мишень зазывна, промах исключён.
Что с отомщеньем разминётся нечисть ―
мне скушно знать, не интересно знать.
Занятие и служба сердца ― нежность,
ей недосуг возмездье призывать.
Июньский день любовью глаз окину
из пустоты моих декабрьских дней.
Услышит ли, когда её окликну?
До сей поры я льну и лащусь к ней.
Смерть ― торжеству собратна, соволшебна.
Избранника судьба не истекла.
Сюжет исполнен стройно, совершенно,
и завершён ― как гения строка.
