Ахмадулина Б. А.
Пуговица в китайской чашке

С утра, усилием невинным,
из трудных снов и вялых дрём
я выпросталась, кофеином
превозмогая радедорм.

Сообщник мой ― большая чашка,
чей тайный смысл ― совсем в другом:
её узор ― хозяин счастья,
год опекающий дракон.

Имею слабость я к драконам,
им прозвище моё сродни,
к тому же с греческим Драконтом
легко рифмуются они.

Гнушаясь дерзкой оговоркой,
её не огласит гортань.
Мой грех простит Святой Георгий.
Отмстить не преминёт Геракл.

Фарфор, содеянный Пекином, ―
дракона шутка или власть?
Вдруг ― пуговица, пост покинув,
умышленно оторвалась.

Но как! Зазнавшимся сознаньем
намеченную цель узрев,
прыжка неистовым зигзагом
нырнула во драконов зев.

На дно китайского сосуда
явилась, прянула домой.
Чтоб никогда я не заснула,
на ней настоян кофий мой.

На гущу мощную надеясь,
скажу остывшему теплу:
я почитаю рукодельниц,
но рукоделья не терплю.

Больней, сильней, чем полнолунье,
игла и нить терзают мозг.
Он пуговицы вольнолюбье
на место возвратить не смог.

Что говорить о высшем, большем!
Ниспосланный принизив сан,
каких окраин и обочин
он горестным скитальцем стал?

Июня третий день, субботний,
ушёл на жалкую борьбу
с вещицей, ставшею свободной.
Но и перо я зря беру.

Пустует лоб, слабеет локоть,
до воскресенья ― пять минут.
Успеет ли пера неловкость
нелёгкость спешки обмануть?

Нет, времени сбылась идея:
столкнулись лбами тьма и тьма,
и неудача рукоделья
равна изделию ума.

Знаменье в том, что ровно полночь ―
час заповедный, роковой.
Чем искупить и чем восполнить
мгновенья вещий приговор?

Долг пуговицы ― весть разлада
меж всем. Её побег ― намёк
на резвость моего таланта,
пустившегося наутёк.

Как быть с утечкой и увёрткой?
Сусеков скареден резерв.
Почат июня день четвёртый.
Ещё темно, уже рассвет.

Грань мглы ― уклончива, бесценна.
Как прежде нравилось словам
восславить безымянность цвета,
наречь, пока не воссиял.

Ловец оттенков ― измышленье,
его улов ― незримый цвет.
Всё глубже, гуще и сложнее
зрачок ― пространства цепкий центр.

О пуговице быстропятой,
чей цвет белесо-никаков,
не помнит день июня пятый
не потому, что бестолков.

Нет, просто вымыслы иные,
три раза полночь преступив,
рифм клянчили, дразнили, ныли:
дракон кофейный не сонлив.

Тому есть несколько свидетельств,
ещё вчерне, не наяву.
На этом пуговицы действий
я перечень остановлю.

В нём ― тени тайн, обмолвок блики,
вне опасений, вне тревог:
присмотр юродивой улыбки
оберегает натюрморт.

На созерцателя прицыкну,
заветному предамся дню
и года новенькую цифру
нулей триадой удлиню.

3 ― в ночь на 6 июня 2000