Случилось так, что двадцати семи
лет от роду мне выпала отрада
жить в замкнутости дома и семьи
расширенной прекрасным кругом сада.
Себя я предоставила добру,
с которым справедливая природа
следит за увяданием в бору
или решает участь огорода.
Мне нравилось забыть печаль и гнев,
не ведать мысли, не промолвить слова
и в детском неразумии дерев
терпеть заботу гения чужого.
Я стала вдруг здорова, как трава,
чиста душой, как прочие растенья,
не более умна, чем дерева,
не более жива, чем до рожденья.
Я улыбалась ночью в потолок,
в пустой пробел, где близко и приметно
белел во мраке очевидный Бог,
имевший цель улыбки и привета.
Была так неизбежна благодать
и так близка большая ласка Бога,
что прядь со лба ― чтоб легче целовать ―
я убирала и спала глубоко.
Как будто бы надолго, на века?,
я углублялась в землю и деревья.
Никто не знал, как мука велика
за дверью моего уединенья.
1964