Так запрокинут лоб, отозванный от яви,
что перпендикуляр, который им взращён,
опорой яви стал и, если бы отняли,
распался бы чертеж, содеянный зрачком.
Семь пядей изведя на построенье это,
пульсирует всю ночь текущий выспрь пунктир.
Скудельный лоб иссяк. Явился брезг рассвета.
В зените потолка сыт лакомка-упырь.
Обратен сам себе стал оборотень-сидень.
Лоб ― озиратель бездн, луны анахорет ―
пал ниц и возлежит. Ладонь ― его носитель.
Под заумью его не устоял хребет.
А осень так светла! Избыток солнца в доме
на счастье так похож! Уж не оно ль? Едва ль.
Мой безутешный лоб лежит в моей ладони
(в долони, если длань, не правда ль, милый Даль?).
Бессонного ума бессрочна гауптвахта.
А тайна ― чудный смех донесся, ― что должна ―
опять донесся смех, ― должна быть глуповата,
летает налегке, беспечна и нежна.
Октябрь 1987
Репино
что перпендикуляр, который им взращён,
опорой яви стал и, если бы отняли,
распался бы чертеж, содеянный зрачком.
Семь пядей изведя на построенье это,
пульсирует всю ночь текущий выспрь пунктир.
Скудельный лоб иссяк. Явился брезг рассвета.
В зените потолка сыт лакомка-упырь.
Обратен сам себе стал оборотень-сидень.
Лоб ― озиратель бездн, луны анахорет ―
пал ниц и возлежит. Ладонь ― его носитель.
Под заумью его не устоял хребет.
А осень так светла! Избыток солнца в доме
на счастье так похож! Уж не оно ль? Едва ль.
Мой безутешный лоб лежит в моей ладони
(в долони, если длань, не правда ль, милый Даль?).
Бессонного ума бессрочна гауптвахта.
А тайна ― чудный смех донесся, ― что должна ―
опять донесся смех, ― должна быть глуповата,
летает налегке, беспечна и нежна.
Октябрь 1987
Репино