В больнице есть заманчиво бесплатный
настенный телефонный аппарат,
принявший многоликий, многопятный
халатов, маек, лыжных брюк парад.
Намёки тайн, загадки недомолвок
он выслушал, он от людей устал.
Его целует ― кто влюблён и молод,
в него всплакнёт ― кто одинок и стар.
Звонящих он постиг и абонентов,
едва друг друга голоса нашли,
он знал однообразие ответов:
«Что принести?» и «Не приду, не жди».
Как пациенту быть ― не очень ясно.
Он очереди почитал рапид
и ожидать её конца стеснялся,
дабы невольно не поторопить.
Уйдёт, вернётся, видит: обновилась
приветствий, просьб, упрёков череда.
Переговоров ― возросла невинность,
когда? Он вспомнил: после четверга.
Да, в пятницу, уже в двадцать четвёртый
день мая, был приток больных велик.
Лишь милосердной сестринской увёрткой
стал коридор просторной спальней их.
Поэтому был рано свет погашен.
Герой стихов, в раздумье деловом,
вздыхая мельком о дыханье каждом,
решил в ночи проведать телефон.
Открытье позапрошлого столетья
не отдыхало. Пациент ― робел:
во тьме он стал подобием скелета,
чью призрачность со скукой зрит рентген.
Не худобою ― белою пижамой
в потёмках он мистически мерцал.
Но собеседник трубки был, пожалуй,
не трус, зато ― поговорить мастак.
Он был невидим за стеклянной дверью,
но перечень раздумий и забот
был слышим. Тут бы скрыться привиденью,
а не вникать в секретный разговор.
Оно пути обратного боялось:
приют постоя ― близко ль? Далеко ль?
И брезжила фигуры небывалость,
подслушивая полудиалог.
― Не стыдно, Мань? Ты, Маня, позабыла,
что ты ― не вековуха, не вдова.
Вся речь твоя ― заминка и запинка.
Дела? Известны мне твои дела.
Не с Витькой ли? Что спрашивал? Отлично,
вот я вернусь ― я вам решу кроссворд.
Не пьёт? Да потому, что ― коротышка,
всё врёт он про повышенность кислот.
Чего, чего? Какой ещё аллергик?
Расхвастался! Подумаешь ― доцент.
Гордилась бы: муж у тебя ― электрик.
Мне даже здесь отбою нет от всех.
А батя как? Я знаю, что болеет.
Уважь его, он ― правильный старик.
Шепчу? Тут кто-то за стеклом белеет.
Не врач. Не знаю. Так, назло стоит.
При чём сестра? У них свои оглядки.
Кольнут ― и всё, не дашься ― так силком.
Куда ж ещё? Суют им шоколадки,
небось, и этот, белый за стеклом.
Ты, Мань, остришь, где я возьму горячку?
А я простыл, то холодно, то пот.
Ты, кстати, Мань, найди мою заначку.
Как это ― нет? А говоришь ― не пьёт.
Сама? Ну, с Клавкой можно для порядка.
Да не нужна мне Клавка, не видна.
Возьми гостинца у её прилавка.
В долг не отпустит? Попроси Витька.
Нет, Мань, не то, две маленьких ― сподручней,
я ― по чуть-чуть, в палате все свои.
Ты уж прости, что обошли получкой.
У матери в комоде посмотри.
Ой, горе-лихо: веником задела.
Ты б не дразнила шерстяной колпак,
он ― от мигрени. А твоя ― злодейка.
Кому сказал: не смей на мать клепать.
Слышь, Мань, а Мань, я ― не вредитель тёщи,
скучаю даже от неё вдали.
За пироги ― спасибо, стал потолще.
Да кто белеет? Видно ― довели.
Люблю я, Маня, быть с тобой совместно.
Вот выпишусь ― пойдём смотреть балет.
Я б нашептал тебе в ушко словечко,
если б никто за дверью не белел. ―
Наверное, палаты одиночной
(плюс-минус образ призрака) жилец
способен лишь на перевод неточный:
в нём есть любовь, и призвук фальши ― есть.
Подслушиватель пал лицом в ладони.
Плутая непроглядным прямиком,
вдруг так затосковал он по Володе,
что объяснять, понятно ― по каком.
Казалось, что душа пред ним виновна.
Уж близился закат ночных светил,
когда, над спящим сжалившись, Володя
заплаканные очи навестил.
13 ― в ночь на 16 июня 2002 года
настенный телефонный аппарат,
принявший многоликий, многопятный
халатов, маек, лыжных брюк парад.
Намёки тайн, загадки недомолвок
он выслушал, он от людей устал.
Его целует ― кто влюблён и молод,
в него всплакнёт ― кто одинок и стар.
Звонящих он постиг и абонентов,
едва друг друга голоса нашли,
он знал однообразие ответов:
«Что принести?» и «Не приду, не жди».
Как пациенту быть ― не очень ясно.
Он очереди почитал рапид
и ожидать её конца стеснялся,
дабы невольно не поторопить.
Уйдёт, вернётся, видит: обновилась
приветствий, просьб, упрёков череда.
Переговоров ― возросла невинность,
когда? Он вспомнил: после четверга.
Да, в пятницу, уже в двадцать четвёртый
день мая, был приток больных велик.
Лишь милосердной сестринской увёрткой
стал коридор просторной спальней их.
Поэтому был рано свет погашен.
Герой стихов, в раздумье деловом,
вздыхая мельком о дыханье каждом,
решил в ночи проведать телефон.
Открытье позапрошлого столетья
не отдыхало. Пациент ― робел:
во тьме он стал подобием скелета,
чью призрачность со скукой зрит рентген.
Не худобою ― белою пижамой
в потёмках он мистически мерцал.
Но собеседник трубки был, пожалуй,
не трус, зато ― поговорить мастак.
Он был невидим за стеклянной дверью,
но перечень раздумий и забот
был слышим. Тут бы скрыться привиденью,
а не вникать в секретный разговор.
Оно пути обратного боялось:
приют постоя ― близко ль? Далеко ль?
И брезжила фигуры небывалость,
подслушивая полудиалог.
― Не стыдно, Мань? Ты, Маня, позабыла,
что ты ― не вековуха, не вдова.
Вся речь твоя ― заминка и запинка.
Дела? Известны мне твои дела.
Не с Витькой ли? Что спрашивал? Отлично,
вот я вернусь ― я вам решу кроссворд.
Не пьёт? Да потому, что ― коротышка,
всё врёт он про повышенность кислот.
Чего, чего? Какой ещё аллергик?
Расхвастался! Подумаешь ― доцент.
Гордилась бы: муж у тебя ― электрик.
Мне даже здесь отбою нет от всех.
А батя как? Я знаю, что болеет.
Уважь его, он ― правильный старик.
Шепчу? Тут кто-то за стеклом белеет.
Не врач. Не знаю. Так, назло стоит.
При чём сестра? У них свои оглядки.
Кольнут ― и всё, не дашься ― так силком.
Куда ж ещё? Суют им шоколадки,
небось, и этот, белый за стеклом.
Ты, Мань, остришь, где я возьму горячку?
А я простыл, то холодно, то пот.
Ты, кстати, Мань, найди мою заначку.
Как это ― нет? А говоришь ― не пьёт.
Сама? Ну, с Клавкой можно для порядка.
Да не нужна мне Клавка, не видна.
Возьми гостинца у её прилавка.
В долг не отпустит? Попроси Витька.
Нет, Мань, не то, две маленьких ― сподручней,
я ― по чуть-чуть, в палате все свои.
Ты уж прости, что обошли получкой.
У матери в комоде посмотри.
Ой, горе-лихо: веником задела.
Ты б не дразнила шерстяной колпак,
он ― от мигрени. А твоя ― злодейка.
Кому сказал: не смей на мать клепать.
Слышь, Мань, а Мань, я ― не вредитель тёщи,
скучаю даже от неё вдали.
За пироги ― спасибо, стал потолще.
Да кто белеет? Видно ― довели.
Люблю я, Маня, быть с тобой совместно.
Вот выпишусь ― пойдём смотреть балет.
Я б нашептал тебе в ушко словечко,
если б никто за дверью не белел. ―
Наверное, палаты одиночной
(плюс-минус образ призрака) жилец
способен лишь на перевод неточный:
в нём есть любовь, и призвук фальши ― есть.
Подслушиватель пал лицом в ладони.
Плутая непроглядным прямиком,
вдруг так затосковал он по Володе,
что объяснять, понятно ― по каком.
Казалось, что душа пред ним виновна.
Уж близился закат ночных светил,
когда, над спящим сжалившись, Володя
заплаканные очи навестил.
13 ― в ночь на 16 июня 2002 года
