Венеция моя
Иосифу Бродскому
Темно, и розных вод смешались имена.
Окраиной басов исторгнут всплеск короткий.
То розу шлёт тебе, Венеция моя,
в Куоккале моей рояль высокородный.
Насупился ― дал знать, что он здесь ни при чём.
Затылка моего соведатель настойчив.
Его: «Не лги!» ― стоит, как Ангел за плечом,
с оскомою в чертах. Я ― хаос, он ― настройщик.
Канала вид… ― Не лги! ― в окне не водворен
и выдворен помин о виденном когда-то.
Есть под окном моим невзрачный водоём,
застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.
Правдивый за плечом, мой Ангел, такова
протечка труб ― струи источие реально.
И розу я беру с роялева крыла.
Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.
Не так? Но роза ― вот, и с твоего крыла
(застенчиво рука его изгиб ласкала).
Не лжёт моя строка, но всё ж не такова,
чтоб точно обвести уклончивость лекала.
В исходе час восьмой. Возрождено окно.
И темнота окна ― не вырожденье света.
Цвет ― не скажу какой, не знаю. Знаю, кто
содеял этот цвет, что вижу, ― Тинторетто.
Мы дожили, рояль, мы ― дожи, наш дворец
расписан той рукой, что не приемлет розы.
И с нами Марк Святой, и золотой отверст
зев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.
― Не лги! ― но мой зубок изгрыз другой букварь.
Мне ведом звук черней диеза и бемоля.
Не лгу ― за что запрет и каркает бекар?
Усладу обрету вдали тебя, близ моря.
Труп розы возлежит на гущине воды,
которую зову как знаю, как умею.
Лев сник и спит. Вот так я коротаю дни
в Куоккале моей, с Венецией моею.
Обо́сенел простор. Снег в ноябре пришел
и устоял. Луна была зрачком искома
и найдена. Но что с ревнивцем за плечом?
Неужто и на час нельзя уйти из дома?
Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.
― Не лги! ― и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.
Не верь, рояль, что я съезжаю на поклон
к Венеции ― твоей сопернице великой.
……………………………………
Здесь ― перерыв. В Италии была.
Италия светла, прекрасна.
Рояль простил. Но лампа,
сокровище окна, стола,―/ погасла.
Декабрь 1988
Репино