Стояла осень счастья моего,
верней ― неслась, нас к северу сдувало:
купальщиков, которым море ― по
колено, ― с моря, лежебок ― с дивана,
и Репине о скалы Монрепо
разбилось бы, но руки воздевала
подвижница Музея, небосклон
моля, чтоб раритеты не рассеял.
Клин экскурсантов, дик и невесом,
к надземным приноравливался сферам.
Сам знаменитый самобраный стол
возглавил вихрь, влекущий нас на север.
Стол ― сумасброд, что потчевал невроз
элиты видом быстролетной снеди,
на этот раз с народом жил не врозь
и родственно вращался в лад со всеми.
Гуськом стоявший, взмыл Зеленогорск ―
об очереди спорили соседи.
В условьях неба очередь важна
для упасенья сирой единицы.
В земной зиме в нее водворена
промозглость наша, как в пары теплицы.
Нестройность стаи опекла она
умом периодической таблицы.
Полета вождь ― сотрудница «Пенат»
изрядно знала репинскую тему.
Купальщик моря кротко ей пенял,
что не натурщик он и зябко телу,
да и в Музее он не мог понять
жить в здравом хладе Репина затею.
По счастью, встречный ветер налетел.
В надежде, что прилавок одолеем,
снижались мы все круче и смелей.
Встав в очередь, теснима единеньем,
вновь в должном месте я, как элемент
в системе, что содеял Менделеев.
Котомку отворив, невдалеке,
не чуждый общих чаяний корыстных,
с высокомерной тайною в лице,
нас, усмехаясь, озирал Корытов.
«Эх, времена!» ― он думал, как и все,
мне не доверив помыслов сокрытых.
верней ― неслась, нас к северу сдувало:
купальщиков, которым море ― по
колено, ― с моря, лежебок ― с дивана,
и Репине о скалы Монрепо
разбилось бы, но руки воздевала
подвижница Музея, небосклон
моля, чтоб раритеты не рассеял.
Клин экскурсантов, дик и невесом,
к надземным приноравливался сферам.
Сам знаменитый самобраный стол
возглавил вихрь, влекущий нас на север.
Стол ― сумасброд, что потчевал невроз
элиты видом быстролетной снеди,
на этот раз с народом жил не врозь
и родственно вращался в лад со всеми.
Гуськом стоявший, взмыл Зеленогорск ―
об очереди спорили соседи.
В условьях неба очередь важна
для упасенья сирой единицы.
В земной зиме в нее водворена
промозглость наша, как в пары теплицы.
Нестройность стаи опекла она
умом периодической таблицы.
Полета вождь ― сотрудница «Пенат»
изрядно знала репинскую тему.
Купальщик моря кротко ей пенял,
что не натурщик он и зябко телу,
да и в Музее он не мог понять
жить в здравом хладе Репина затею.
По счастью, встречный ветер налетел.
В надежде, что прилавок одолеем,
снижались мы все круче и смелей.
Встав в очередь, теснима единеньем,
вновь в должном месте я, как элемент
в системе, что содеял Менделеев.
Котомку отворив, невдалеке,
не чуждый общих чаяний корыстных,
с высокомерной тайною в лице,
нас, усмехаясь, озирал Корытов.
«Эх, времена!» ― он думал, как и все,
мне не доверив помыслов сокрытых.