Я ― лишь горы моей подножье,
и бытия величина
в жемчужной раковине ночи
на весь июнь заточена.
Внутри немеркнущего нимба
души прижился завиток.
Иль Ибсена закрыта книга,
а я ― засохший в ней цветок.
Всё кличет кто-то: Сольвейг! Сольвейг! ―
в чащобах шхер и словарей.
И, как на исповеди совесть,
блаженно страждет соловей.
В жемчужной раковине ночи,
в ее прозрачной свето-тьме
не знаю я сторонней нови,
ее гонец не вхож ко мне.
Мгновенье сомкнутого ока
мою зеницу бережет.
Не сбережет: меня жестоко
всеобщий призовет рожок.
Когда в июль слепящий выйду
и вспомню местность и людей,
привыкну ль я к чужому виду
наружных черт судьбы моей?
Дни станут жарче и короче,
и чайка выклюет чуть свет
в жемчужной раковине ночи
невзрачный водянистый след.
12 ― 13 июня 1985
Сортавала