Вот зима,
Словно занавесь где-то меж нас опустилась, ―
Ты настолько поспешно со мною простилась,
Что не знаешь сама,
Где сейчас
Я живу в этой смутной стране белизны и покоя
И насколько опасно для нас разлученье такое.
Поздний час.
Сон во сне:
Добыванье ядра, залежавшийся малый орешек.
В ожерелье и жестов твоих и усмешек
Ты во мне ―
Или нет,
Я в тебе ― да скликаются птицы на пиршество наше,
И вино чуть теплее, и ночью всё тоньше и краше
Пробивается свет
Из-за штор,
Говорящих надменней, чем с нами,
С фонарями, друзьями моими, ― им некогда видеться в раме,
Где и так приютилось прохладное жёлтое пламя,
И они выбирают простор.
Города!
Я узнал вас вплотную ― вы лести грустнее,
Каждый хочет казаться честнее, теплее, теснее,
Призывая к себе навсегда,
Словно нрав или кров,
Предлагаемый вымпел уюта
Что-то значат для нас почему-то
И волнуют мне сердце и кровь.
Не кривил
Никогда я душой ― и утешен почтенным всегда обхожденьем,
Но, влекомый светил прохожденьем,
Я менял вас ― и, этим ведом наважденьем,
Знаю, Бога не прогневил.
Что ж ты смотришь в окошко, гряда
Над речною долиной,
Смутно-белой и в щупальцах длинной,
Как морская звезда,
Та, чей взгляд леденит
В глубине океанской столь малые часто созданья?
И пылает вокруг мирозданье,
И пьянит.
Одинок
Мой досуг, да и труд несговорчивей что-то ―
Я искал бы тебя по широтам,
Да не сбился бы с ног ―
Ведь и так
Меж садами окрест, укреплёнными льдом и снегом,
Я горжусь этим скромным ночлегом,
Перемирия вижу развернутый флаг.
Что вело,
Что привычно меняло картины?
Повторение необратимо,
А листву с ноябрём унесло, ―
И в тепле,
За столом одиночества, вечно рассеян,
Я отнюдь не завидую семьям,
Расселённым везде по земле.
Вей же, свет
Фонаря у калитки моей, достоверного друга,
Примиряйся с зимою, пичуга, ―
Я тебя перенёс бы туда, где грустила подруга,
Да крыла оперённого нет.
И меж стен,
С головой непокрытой,
Я возникну, однако, настолько светло и открыто,
Что простится мне странно мятущийся плач и прославится горестный плен.
1973
Словно занавесь где-то меж нас опустилась, ―
Ты настолько поспешно со мною простилась,
Что не знаешь сама,
Где сейчас
Я живу в этой смутной стране белизны и покоя
И насколько опасно для нас разлученье такое.
Поздний час.
Сон во сне:
Добыванье ядра, залежавшийся малый орешек.
В ожерелье и жестов твоих и усмешек
Ты во мне ―
Или нет,
Я в тебе ― да скликаются птицы на пиршество наше,
И вино чуть теплее, и ночью всё тоньше и краше
Пробивается свет
Из-за штор,
Говорящих надменней, чем с нами,
С фонарями, друзьями моими, ― им некогда видеться в раме,
Где и так приютилось прохладное жёлтое пламя,
И они выбирают простор.
Города!
Я узнал вас вплотную ― вы лести грустнее,
Каждый хочет казаться честнее, теплее, теснее,
Призывая к себе навсегда,
Словно нрав или кров,
Предлагаемый вымпел уюта
Что-то значат для нас почему-то
И волнуют мне сердце и кровь.
Не кривил
Никогда я душой ― и утешен почтенным всегда обхожденьем,
Но, влекомый светил прохожденьем,
Я менял вас ― и, этим ведом наважденьем,
Знаю, Бога не прогневил.
Что ж ты смотришь в окошко, гряда
Над речною долиной,
Смутно-белой и в щупальцах длинной,
Как морская звезда,
Та, чей взгляд леденит
В глубине океанской столь малые часто созданья?
И пылает вокруг мирозданье,
И пьянит.
Одинок
Мой досуг, да и труд несговорчивей что-то ―
Я искал бы тебя по широтам,
Да не сбился бы с ног ―
Ведь и так
Меж садами окрест, укреплёнными льдом и снегом,
Я горжусь этим скромным ночлегом,
Перемирия вижу развернутый флаг.
Что вело,
Что привычно меняло картины?
Повторение необратимо,
А листву с ноябрём унесло, ―
И в тепле,
За столом одиночества, вечно рассеян,
Я отнюдь не завидую семьям,
Расселённым везде по земле.
Вей же, свет
Фонаря у калитки моей, достоверного друга,
Примиряйся с зимою, пичуга, ―
Я тебя перенёс бы туда, где грустила подруга,
Да крыла оперённого нет.
И меж стен,
С головой непокрытой,
Я возникну, однако, настолько светло и открыто,
Что простится мне странно мятущийся плач и прославится горестный плен.
1973
