Двенадцать евангелий

18. ДВЕНАДЦАТЬ ЕВАНГЕЛИЙ

Свежий вечер. Старый переулок,
Дряхлая церковушка, огни…

Там тепло, там медленен и гулок
Голос службы, как в былые дни.
Не войти ли?.. О, я знаю, знаю:
Литургией не развеять грусть,
Не вернуться к преданному раю
Тропарём, знакомым наизусть.
В самом детском, жалком, горьком всхлипе
Бесприютность вот такая есть…

Загляну-ка. ―/ Что это?.. Протяжный
Глагол священника, ― а там, вдали,
Из сумрака веков безликих
Щемяще замирает весть:

― Толико время с вами есмь,
И не познал Меня, Филиппе. ―

… Шумит Кедрон холодной водовертью.
Спит Гефсимания, и резок ветр ночной…

― Прискорбна есть душа Моя до смерти;
Побудьте здесь/ и бодрствуйте со Мной. ―

Но плотный сон гнетёт и давит вежды,
Сочится в мозг, отяжеляет плоть;
Усилием немыслимой надежды
Соблазна не перебороть, ―
Не встать, не крикнуть… / Из дремоты тяжкой
Не различить Его кровавых слез…
Боренье смертное, мольба о чаше
Едва доносится… Христос!
Века идут, а дрёма та же, та же,
Как в той евангельской глуши…
Освободи хоть Ты от стражи!
Печать на духе разреши!

Но поздно: Он сам уже скован,
Поруган/ и приведён.
Вторгается крик ― Виновен! ―
В преторию и синедрион.

На дворе ― полночь серая
Кутает груды дров;
Тускло панцири легионеров
Вспыхивают у костров.
Истерзанного, полуголого
Выталкивают на крыльцо,
Бьют палками,/ ударяют в голову,
Плюют в глаза и лицо;
И к правителю Иудеи
Влекут по камням двора…

Отвернувшийся Петр греется,
Зябко вздрагивая, у костра.
Пляшут, рдеют, вьются искры,
Ворожит бесовский круг…

Где-то рядом, за стеной, близко,
Петух прокричал вдруг.

И покрылся лоб/ потом,
Замер на устах/ стон…
Ты услышал? Ты вспомнил? понял?

И, заплакавши горько,/ пошёл вон.

И в измене он сберёг совесть,
Срам предательства не тая.
Он дерзал ещё прекословить
Ложной гордости. ― Так. А я?

Но уже и справа, и слева,
Торопящая суд к концу
Чернь, пьянимая лютым гневом,
Течёт к правительственному дворцу.
И уже и слева, и справа,
В зное утреннем и в тени,
Древний клич мировой державы,
Крови требующей искони:

― Варавву! Варавву!
― Отпусти к празднику!
― Освободи узника!
― Исуса ― распни!
― Игэмон, распни!.. ―

― Не повинен есмь/ в крови праведника.
Вы ― узрите!.. ―

Уже всенародно, пред всевидящим солнцем,
Руки умыл Пилат.
Уже Иуда швыряет червонцы
Об пол священнических палат;
Уже саддукеи, старейшины, судьи
С весёлыми лицами сели за стол,
И вопль народа «Да проклят будет!»
Сменяется шагом гудящих толп ―
Все в гору, в гору, где, лиловея,
Закат безумного дня зачах,
И тёмный Симон из Киринеи
Громоздкий крест несёт на плечах.

― И будто чёрное дуновенье
По содрогнувшейся прошло толпе.
Огни потухли. В отдаленье,
На правом клиросе, хор запел.
Он пел про воинов, у подножья
Бросавших кости, о ризах Христа,
Что раньше выткала Матерь Божья,
Здесь же плачущая у креста.
Уж над Голгофою тени ночи
Заметались в горьком бреду…

Он вручил Себя воле Отчей
И, воззвав,/ испустил дух. ―
Свежесть улиц брызнула в лицо мне.
Век Двадцатый, битвы класс на класс…

Прохожу, не видя и не помня,
Вдоль пустынных, серых автотрасс.

Прохожу со свечкою зажжённой,
Но не так, как мальчик, ― не в руке ―
С нежной искрой веры, сбережённой
В самом тихом, тайном тайнике.

Умеряя смертную кручину,
Не для кар, не к власти, не к суду,
Вот теперь нисходит Он в пучину ―
К мириадам, стонущим в аду.

А в саду таинственном, у гроба,
Стража спит, глуха и тяжела,
Только дрожь предутреннего зноба
Холодит огромные тела.

1931-1951

Оцените произведение
LearnOff
Добавить комментарий