Александру Коваленскому
Незабвенный, родной! Не случайно
Год за годом в квартире двойной
Твоей комнаты светлая тайна
За моей расцветала стеной!
И уж воля моя не боролась,
Если плавным ночным серебром
Фисгармонии бархатный голос
Рокотал за расшитым ковром.
Что пропели духовные реки
Сквозь твоё созерцанье и стих ―
Да пребудет навеки, навеки
Неразгаданным кладом троих.
И какая ― враждующих душ бы
Ни разъяла потом быстрина, ―
Тонкий хлад нашей девственной дружбы
Всё доносится сквозь времена!
И промчались безумные годы,
Обольстив, сокрушив, разметав,
Заключив под тюремные своды
И достойных, и тех, кто не прав.
Где же встреча? когда? меж развалин?
У подъёма ль на форум врага?
Будет снова ль хоть миг беспечален,
А беседа ― светла и строга?
Иль наш хрупкий цветок похоронят
Груды брошенных роком лавин,
И верховную правду заслонит
Список терпких ошибок и вин?
Иль, быть может, в пучинах кочуя,
Древней плоти уже не влача,
Близость друга былого почую
В приближеньи живого луча?
Всё мертво. Ни вестей, ни ответа.
Но за младость, за нашу зарю,
За высокую дружбу поэта
В горькой зрелости благодарю.
Х. 1950
Незабвенный, родной! Не случайно
Год за годом в квартире двойной
Твоей комнаты светлая тайна
За моей расцветала стеной!
И уж воля моя не боролась,
Если плавным ночным серебром
Фисгармонии бархатный голос
Рокотал за расшитым ковром.
Что пропели духовные реки
Сквозь твоё созерцанье и стих ―
Да пребудет навеки, навеки
Неразгаданным кладом троих.
И какая ― враждующих душ бы
Ни разъяла потом быстрина, ―
Тонкий хлад нашей девственной дружбы
Всё доносится сквозь времена!
И промчались безумные годы,
Обольстив, сокрушив, разметав,
Заключив под тюремные своды
И достойных, и тех, кто не прав.
Где же встреча? когда? меж развалин?
У подъёма ль на форум врага?
Будет снова ль хоть миг беспечален,
А беседа ― светла и строга?
Иль наш хрупкий цветок похоронят
Груды брошенных роком лавин,
И верховную правду заслонит
Список терпких ошибок и вин?
Иль, быть может, в пучинах кочуя,
Древней плоти уже не влача,
Близость друга былого почую
В приближеньи живого луча?
Всё мертво. Ни вестей, ни ответа.
Но за младость, за нашу зарю,
За высокую дружбу поэта
В горькой зрелости благодарю.
Х. 1950
