Армия шла по равнинам Брабанта.
Армия аркебузиров и лучников,
Рослых копейщиков, рваных драбантов,
Тощих ландскнехтов, ханжей и обжор.
Армия гулко рыгала в харчевнях,
Пылко читала воззвания герцогов,
Домыслы риторов, списки плачевных
Жертв и плачевных трофеев обзор.
Сколько смертей, нечистот и лохмотьев,
Скотской ботвы и расклеванной падали,
Стертых подошв и чесоток в дремоте,
Ноющих спин и слезящихся век!
Жарко на мордах и на алебардах
Рыжее солнце играло. И молодость
Крепла от грязи, мохнатой, как бархат,
Жесткой, как сбруя, налипшей навек.
Запела труба в предрассветную рань,
Прокаркала дико ворона.
«Да здравствуют гёзы, голодная рвань!
Да сгинет чужая корона!»
И бились как черти за каждую пядь
Брабантского славного храфства.
«Да здравствуют гёзы!» Опять и опять;
«Да здравствуют гёзы! Да здравству…»
Но черт возьми! Я тут в кольце событий,
Где смерть решает, быть или не быть ей;
Где варится похлебка из дерьма,
Тщеславия и страха; где тюрьма
Уже не каменная кладка зданья,
А целый мир… Будь ты овца иль волк,
Достаточно попасться в мирозданье
Ногой в капкан ― и родился… и щелк!
Бежать. Бежать. Бежать. Пока не поздно.
Бежать ― пока не схвачен, не опознан,
Не заклеймен, как злостный дезертир,
Оравой этих дурней и задир.
Играют в кости. Спорят. Ругань. Рвота.
Кусок селедки ржавой. Жбан с вином.
Светает. Этот ужас для кого-то
Покажется историей и сном.
Пусть! Для меня он больше сна и меньше
Истории. Плач пограничных женщин.
Мрак сеновала. Запах нечистот.
Усталость потных лошадей. / А тот
Усач-ландскнехт с багровым шрамом…
Но, прежде чем дневник продолжить,
Я, автор, должен объяснить
Свое намеренье. Я должен
Вплести сюда другую нить, ―
Необходимый комментарий,
Условность иль сюжетный ход, ―
Но персонаж я свой состарю;
Он ― неудачник, Дон-Кихот,
Гость в этой армии, искатель
Ненужной истины. Он трезв.
Пятно вина марает скатерть.
Всё отказало наотрез
Ему в сочувствии. Всё сбито,
Размыто, смято, сметено…
Марает мир уродство быта,
Как это винное пятно.
Война в разгаре. / Как он робок,
Как необщителен! Над ним
Дух крепкой ругани и пробок
Раскупоренных ― будто нимб.
И в этом воздухе неясно
Обозначаясь, чуть сквозя,
Он бурей века опоясан.
Но втерся к чудаку в друзья
Усач-ландскнехт с багровым шрамом,
Хороший малый, но дурак…
«Отстань!» ―/ «Стой! Отвечай мне прямо, ―
И по столу стаканом бряк. ―
Эй, малый! Может, ты лазутчик?
Не отпирайся! Я пойму».
… И скука этих глаз ползучих
Всесильной кажется ему.
Хорошая ночь. И попойка лихая,
И пламя в полнеба стоит, полыхая.
И песней, и паклей, и порохом пахнет.
И вдруг ― как бабахнет… / И ухает эхо.
И в чьем-то камзоле дымится прореха.
И валится наземь, проклятья хрипя,
Бескостное тело, как ворох тряпья.
«Товарищ! Гордился ты шрамом багровым,
Усами ландскнехта, любовью стряпух?
Зачем же ты рекрутом в ад завербован,
Лежишь на полу, посинел и распух?
Какого ты черта со сволочью спорил?
Какого ты черта со сволочью пил?»