Николаю Брауну
Дверь настежь, и вошел моряк,
Обугленный, как дьявол.
Немало знал он передряг,
Немало, видно, плавал.
«Глоток вина! Внутри горит,
Гортань моя распухла.
Дай отдышаться, ― говорит
И валится, как кукла. ―
Да что глоток, когда горит
Само морское лоно.
Дай кислорода, ― говорит, ―
Не пожалей баллона.
Глядите, люди, ― говорит, ―
На гостя из Тулона».
И мы столпились вкруг стола
И восклицаем: «Если
Вас опалило не дотла,
Вы, стало быть, воскресли?
Восстаньте, смертью смерть поправ,
И расскажите всем нам
О самой злой из переправ
На море Средиземном.
Восстаньте, смертный, ― говорим, ―
Как бог во время оно.
Ответят нам Берлин и Рим,
Исчадья Вавилона.
Воспряньте духом, ― говорим, ―
Товарищ из Тулона».
И гость в ответ: «Я всё скажу,
Всё, кажется, припомню.
А что забыл ― соображу,
Хоть это нелегко мне.
Пред вами Жан-Мари Лекок,
Француз со дня рожденья…
Глоток вина, еще глоток!
Прошу о снисхожденье.
Да что вино! Воды глоток
Мне прямо в горло влейте.
Помощник кока Жан Лекок
Вчера стоял на рейде.
Любого пойла мне глоток.
Прошу, не пожалейте!
Еще вчера хороший бриз
Трепал на рейде флаги.
Барашки белые гнались
По средиземной влаге.
Еще вчера мы на борту
Стояли, зубы стиснув,
И вглядывались в пору ту
В людишек ненавистных.
Мы вглядывались: что за дрянь?
И вслушивались молча:
Откуда лающая брань,
Откуда говор волчий?
«Как будто немцы ― дело дрянь», ―
Соображали молча.
Они вошли как смерч ― столбом
Серо-зеленой пыли.
Полсотни немцев, сотня бомб
В любом автомобиле.
По кораблям пронесся вздох…
И рухнул вздох куда-то,
Когда раздался первый «хох»
Германского солдата.
Да. Мы вздохнули, говорю,
Когда врагов колонна
Затмила светлую зарю
Над гаванью Тулона.
Вздохнули страшно, говорю,
Мы, моряки Тулона.
Не помню, кто запел, но хор
Могучих глоток грянул.
И дыма черного вихор
От песни той отпрянул.
Не помню, кто запел тогда,
Но наша «Марсельеза»
Пошла раскачивать суда,
Раскачивать железо.
Я помню, честно говоря,
Что на сердце кипело,
Ту песню пели мы не зря:
Всё море с нами пело,
Орало, грубо говоря,
Всей штормовой капеллой».
И Жан Лекок смахнул слезу
И говорит угрюмо:
«Уже готовились внизу,
Уже несли из трюма
В брезент закутанную вещь,
Примерно вроде бочки.
Был мертвый штиль. Он был зловещ.
Он был на мертвой точке.
Потом друзья включили ток.
Всё в мире зашаталось.
Качнулся запад и восток.
Честь Франции осталась…
Глоток вина, еще глоток, ―
Простите мне усталость!
О, как я трудно выгребал,
От горя задыхаясь!
А флот французский погибал
И погружался в хаос.
Была нас сотня на плоту.
И «юнкер» двухмоторный
На голь беспомощную ту
Нырнул из тучи черной.
Нас расстрелял фашистский ас
Дождем своим свинцовым.
Морская ругань не для вас,
Не брошу брань в лицо вам,
Не для того я шкуру спас
Под тем дождем свинцовым.
Где Пьер Диманш, где Жак Бриссо,
Где Клод Моран ― не знаю.
Где наше будущее всё?
Где Франция родная?
Швырнул их взрыв туда, в размол,
И сжег во тьме недоброй
Иль шваркнул о гранитный мол,
Переломавши ребра.
Лежат на дне, не говорят,
Молчат они о мщенье.
Лежат, просоленные, в ряд
В прохладном помещенье.
Да. Лишних слов не говорят,
Но я скажу о мщенье!»
И ворот свой рванул он вдруг
И так сверкнул глазами,
Что жадных слушателей круг
Затрясся весь и замер.
Он поднял маленький кулак
И выговорил хрипло:
«Еще французский вьется флаг,
Еще не всё погибло.
Еще не всё, я говорю,
Потеряно с Тулоном.
Мы встретимся в родном краю,
И море не лгало нам.
Что я сказал, то повторю,
И в том клянусь Тулоном!»
И он ушел в осенний дождь
И в полном мраке сгинул.
Ушел, как был ― оборван, тощ.
А дождь сильнее хлынул,
Забарабанил по стеклу,
По ржавому железу.
Но мы услышали сквозь мглу
Родную «Марсельезу».
Ее насвистывал моряк,
И буря подпевала.
Тяжелый тент водой набряк.
Скрятгела дверь подвала.
А где-то с песней шел Моряк,
И буря подпевала.
7 января 1943
Дверь настежь, и вошел моряк,
Обугленный, как дьявол.
Немало знал он передряг,
Немало, видно, плавал.
«Глоток вина! Внутри горит,
Гортань моя распухла.
Дай отдышаться, ― говорит
И валится, как кукла. ―
Да что глоток, когда горит
Само морское лоно.
Дай кислорода, ― говорит, ―
Не пожалей баллона.
Глядите, люди, ― говорит, ―
На гостя из Тулона».
И мы столпились вкруг стола
И восклицаем: «Если
Вас опалило не дотла,
Вы, стало быть, воскресли?
Восстаньте, смертью смерть поправ,
И расскажите всем нам
О самой злой из переправ
На море Средиземном.
Восстаньте, смертный, ― говорим, ―
Как бог во время оно.
Ответят нам Берлин и Рим,
Исчадья Вавилона.
Воспряньте духом, ― говорим, ―
Товарищ из Тулона».
И гость в ответ: «Я всё скажу,
Всё, кажется, припомню.
А что забыл ― соображу,
Хоть это нелегко мне.
Пред вами Жан-Мари Лекок,
Француз со дня рожденья…
Глоток вина, еще глоток!
Прошу о снисхожденье.
Да что вино! Воды глоток
Мне прямо в горло влейте.
Помощник кока Жан Лекок
Вчера стоял на рейде.
Любого пойла мне глоток.
Прошу, не пожалейте!
Еще вчера хороший бриз
Трепал на рейде флаги.
Барашки белые гнались
По средиземной влаге.
Еще вчера мы на борту
Стояли, зубы стиснув,
И вглядывались в пору ту
В людишек ненавистных.
Мы вглядывались: что за дрянь?
И вслушивались молча:
Откуда лающая брань,
Откуда говор волчий?
«Как будто немцы ― дело дрянь», ―
Соображали молча.
Они вошли как смерч ― столбом
Серо-зеленой пыли.
Полсотни немцев, сотня бомб
В любом автомобиле.
По кораблям пронесся вздох…
И рухнул вздох куда-то,
Когда раздался первый «хох»
Германского солдата.
Да. Мы вздохнули, говорю,
Когда врагов колонна
Затмила светлую зарю
Над гаванью Тулона.
Вздохнули страшно, говорю,
Мы, моряки Тулона.
Не помню, кто запел, но хор
Могучих глоток грянул.
И дыма черного вихор
От песни той отпрянул.
Не помню, кто запел тогда,
Но наша «Марсельеза»
Пошла раскачивать суда,
Раскачивать железо.
Я помню, честно говоря,
Что на сердце кипело,
Ту песню пели мы не зря:
Всё море с нами пело,
Орало, грубо говоря,
Всей штормовой капеллой».
И Жан Лекок смахнул слезу
И говорит угрюмо:
«Уже готовились внизу,
Уже несли из трюма
В брезент закутанную вещь,
Примерно вроде бочки.
Был мертвый штиль. Он был зловещ.
Он был на мертвой точке.
Потом друзья включили ток.
Всё в мире зашаталось.
Качнулся запад и восток.
Честь Франции осталась…
Глоток вина, еще глоток, ―
Простите мне усталость!
О, как я трудно выгребал,
От горя задыхаясь!
А флот французский погибал
И погружался в хаос.
Была нас сотня на плоту.
И «юнкер» двухмоторный
На голь беспомощную ту
Нырнул из тучи черной.
Нас расстрелял фашистский ас
Дождем своим свинцовым.
Морская ругань не для вас,
Не брошу брань в лицо вам,
Не для того я шкуру спас
Под тем дождем свинцовым.
Где Пьер Диманш, где Жак Бриссо,
Где Клод Моран ― не знаю.
Где наше будущее всё?
Где Франция родная?
Швырнул их взрыв туда, в размол,
И сжег во тьме недоброй
Иль шваркнул о гранитный мол,
Переломавши ребра.
Лежат на дне, не говорят,
Молчат они о мщенье.
Лежат, просоленные, в ряд
В прохладном помещенье.
Да. Лишних слов не говорят,
Но я скажу о мщенье!»
И ворот свой рванул он вдруг
И так сверкнул глазами,
Что жадных слушателей круг
Затрясся весь и замер.
Он поднял маленький кулак
И выговорил хрипло:
«Еще французский вьется флаг,
Еще не всё погибло.
Еще не всё, я говорю,
Потеряно с Тулоном.
Мы встретимся в родном краю,
И море не лгало нам.
Что я сказал, то повторю,
И в том клянусь Тулоном!»
И он ушел в осенний дождь
И в полном мраке сгинул.
Ушел, как был ― оборван, тощ.
А дождь сильнее хлынул,
Забарабанил по стеклу,
По ржавому железу.
Но мы услышали сквозь мглу
Родную «Марсельезу».
Ее насвистывал моряк,
И буря подпевала.
Тяжелый тент водой набряк.
Скрятгела дверь подвала.
А где-то с песней шел Моряк,
И буря подпевала.
7 января 1943
