ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как ни бейся, а эти строки
С биографией не дружат.
Ни в какие даты и сроки
Раньше смерти никто не сжат.
Как ни глянь, а в картины эти,
В эти рамы не вмещены
Семь минувших десятилетий
Непомерной величины.
Как ни мерь, а они огромны,
Потому что теснятся в них
Майских гроз молодые громы,
Тени мертвых, страницы книг,
Божьи храмы, княжьи хоромы,
Чьи-то драмы и чьи-то дремы,
Ветровые аэродромы, ―
Разве ты позабыл про них?
Позабыл, как порой весенней,
Ощущая сердечный жар,
Эпицентром землетрясенья
Свою личность воображал?
Что же это, собственно, значит?
Разбирайся сам, человек,
Когда память переиначит
Твой тревожный и сложный век, ―
Наплетет она небылицы,
Перепутает явь и сон,
Перессорит тени и лица
И запрет их впрок и в засол,
И наполнит своим ущербом
Полстолетья – за полчаса…
Девятнадцатый век исчерпан.
Век двадцатый не начался.
Девятнадцатый век развенчан.
Учат реквием скрипачи.
Миллионы мужчин и женщин
Зачинают детей в ночи.
Что же слышится в жарком, жадном
Ликовании двух существ?
Что за струны стонут, дрожат в нем
И глушат мировой оркестр?
Что же ты лихорадишь, бродишь,
Тень от тени, звено в цепи?
Жди рожденья, бедный Зародыш, ―
Слышишь, Будущий? ― крепко спи!
Завтра с ветром намертво сплавят
Твой минутный утлый уют,
Твою жизнь горючим заправят
И к истории прикуют.
Если верить точным наукам,
То в одной из последних глав
Предназначено твоим внукам
В черный космос лететь стремглав.
Но постой! Еще слишком рано.
В колыбелях физики спят.
Спят в земле запасы урана,
Спит гармония. Спит распад.
Пассажиры в дальнем вагоне
В карты режутся, водку пьют
И, не слыша дальней погони,
«Выдьнаволгучейстон…» поют.
А на станции, на той самой,
Что под ливнем дрогнет косым,
Ждут курьерского папа с мамой,
С ними их восьмилетний сын.
О маршруте не беспокоясь,
Не спросив, откуда-куда,
Знает мальчик, что всякий поезд
Пронесет его сквозь года.
Не успеет он и вглядеться,
Что там в окнах, ― а на беду,
Повзрослеет внезапно детство
В девятьсот четвертом году.
Чья-то небыль пошла на убыль,
В небе Черный плывет Монах.
Болен Чехов. Безумен Врубель.
Впрочем, дело не в именах,
Даже не в мировых событьях…
В чем же дело? Не в том ли, что
Люди сами спешат забыть их,
Сыплют память сквозь решето…
Та эпоха ― ничуть не старше,
Не моложе иных эпох ―
В полной выкладке и на марше
Истоптала сотни сапог.
Вот она ― в маньчжурке ушастой
Пробрела по Тверской-Ямской, ―
Не зевай, филер, сзади шастай,
Топай, гадина, день-деньской!
По сибирским снегам носимый,
Прямиком дойти не посмев,
От Ходынки вплоть до Цусимы
Пробирается Красный Смех.
Всполошилась, не спит охрана. ―
Где-то Красный поет Петух…
Но постой! Еще слишком рано.
Золотой гребешок потух…
Только слышится крик петуший.
Только в чьих-то юных глазах
Птица-молния черной тушью
Отпечатала свой зигзаг.
Только начерно и напрасно,
Словно гости иных времен,
Полыхают на Пресне Красной
Кумачи рабочих знамен.
Пушки бьют. На дальних заставах
Вдовий плач и лачужный чад.
В насмерть вывихнутых суставах
Сухожилья века трещат.
Дальнобойную пасть ощеря,
Брызнув пламенем из-под век,
Заворочался зверь в пещере ―
Пятилетний Двадцатый век.
Наш Двадцатый, наш соглядатай,
Провожатый, вожатый, вождь,
Под какою будущей датой
Развернется он во всю мощь?
Не разобранный на цитаты,
Не включен ни в одну из схем,
С кем же в заговоре Двадцатый,
С кем дерется он? ― Правда, с кем?
Дальше ― выше! Растет он выше,
То Архангел, то Хулиган.
Ветерок, лишь только он вышел,
Превращается в ураган.
Он квадратом скорости света
Обозначил замысел свой,
Вот и пущена эстафета
По дороженьке световой!
А вверху ― галактики мчатся!
А внизу ― в перинном пуху
Домоседы и домочадцы
Порют всякую чепуху.
И насчет светопреставленья
За Москва-рекой сеют слух,
Так кончается представленье
В балагане господских слуг.
Исполнители в «Ревизоре»
Ждут финала, окаменев.
А над сценой пылают зори,
А со сцены их гонит гнев.
Свищут вьюги в ущельях улиц
И сквозь щели проникли в зал.
Но и чуткие не проснулись.
Полной правды век не сказал.
Но ни в чьей еще теореме,
Самой сложной, самой простой,
Не раскрыто, что значит время.
Еще слишком рано. Постой!
Значит, рано иль поздно? ― РАНО!
Сон вселенной чист и глубок.
В голубом окне ресторана
Разглядел Незнакомку Блок.
В ту весну, в то лето, в ту осень,
Возмужаньем странно томим,
Сам себе неясен, несносен,
Я проснулся собой самим.
Где-то в зеркале так же точно
Причесал вихры мой двойник.
Где-то в камере одиночной
Арестант к решетке приник.
Где-то в шелковом шапокляке
На эстраде пошляк острил.
Где-то рявкнули гимн гуляки,
Брякнув с лестницы без перил.
Где-то стыло каленье в домнах.
Где-то в жилах подземных руд,
В поколенье детей бездомных
Шел неслышный, как время, труд.
Между тем совсем неказиста
Заоконная тишина.
Пятикласснику-гимназисту
В ней история не слышна.
На страницах его тетрадок
Синус, косинус, логарифм.
Тройка с минусом, беспорядок
Перечеркнутых за ночь рифм.
Ничего не может случиться,
И все медленней и мутней
Мелководная жизнь сочится
По канавам стоячих дней.
Между тем, как спирт улетучась,
Мчится отрочество в ничто.
Чертежом намечена участь.
Дело юности начато!
В непостижном будущем где-то
Женский образ ливнями смыт,
Там циркачка в звезды одета,
Там цыганка поет навзрыд.
Там возникла тема сквозная,
Сквозь начало виден конец.
И, о том ничего не зная,
Сквозь года несется юнец.
Что за молодость, что за повесть
Я уже различил сквозь тьму
И, к экзаменам не готовясь,
Что за трудный билет возьму?
Кто же Я ― герой, или автор,
Или тень в театре теней?
Завтра, завтра… Что будет завтра?
Утро вечера мудреней.