Я, кажется, вычитал сказку из книг,
А может быть, вспомнилось детство.
Начнем же, товарищ мой и ученик,
Попробуем в сказку вглядеться!
Мерцает кирпичная кладка стены.
Пуста и не прибрана сцена.
Но реют над ней благородные сны,
А полночь всегда драгоценна.
Начнем же, товарищ! Войди и окинь
Глазами гостей Капулетти.
Здесь некогда Гаррик влюблялся, а Кин
Безумствовал в прошлом столетье.
Пошла репетиция. Дверь на запор.
Свершается пиршество наше.
Вас двое влюбленных, и вы до сих пор
Не венчаны в келье монашьей.
Джульетта твоя молода и нежна.
Свисают шпалерами розы.
Но горе ― навеки уснула она
В смертельных объятиях прозы.
Но горе! ― едва только грянула мощь
Оркестра и белого ямба ―
Сквозь крышу закапал невежливый дождь
И чахнет дежурная лампа.
И сцена пуста. Ни кулис, ни холста,
Ни кубка, ни шпаги, ни пира…
Одна только крыса жива, да и та
Похожа на ведьму Шекспира.
Начнем же, товарищ! Два зрителя есть:
Та крыса, разносчица сплетни,
Да в ложу вверху ухитрился пролезть
Твой сын, мальчуган восьмилетний.
Он в мокрых трусах возвратился с реки,
Забыл о затеянной драке,
И фосфоресцируют, как светляки,
Глаза мальчугана во мраке.
Когда-нибудь, лет через десять, ему
Припомнится старая сказка:
Вон кресел ряды убегают во тьму,
Вон старый их бархат истаскан…
Летят облака по кирпичной стене,
Стена ли проносится мимо ―
А может быть, только приснилась во сне.
Таинственная пантомима?
Когда эту сказку он сможет прочесть,
Испишется наша страница…
Ну что ж! Для художника высшая честь ―
Кому-то моложе присниться.
Август 1945
А может быть, вспомнилось детство.
Начнем же, товарищ мой и ученик,
Попробуем в сказку вглядеться!
Мерцает кирпичная кладка стены.
Пуста и не прибрана сцена.
Но реют над ней благородные сны,
А полночь всегда драгоценна.
Начнем же, товарищ! Войди и окинь
Глазами гостей Капулетти.
Здесь некогда Гаррик влюблялся, а Кин
Безумствовал в прошлом столетье.
Пошла репетиция. Дверь на запор.
Свершается пиршество наше.
Вас двое влюбленных, и вы до сих пор
Не венчаны в келье монашьей.
Джульетта твоя молода и нежна.
Свисают шпалерами розы.
Но горе ― навеки уснула она
В смертельных объятиях прозы.
Но горе! ― едва только грянула мощь
Оркестра и белого ямба ―
Сквозь крышу закапал невежливый дождь
И чахнет дежурная лампа.
И сцена пуста. Ни кулис, ни холста,
Ни кубка, ни шпаги, ни пира…
Одна только крыса жива, да и та
Похожа на ведьму Шекспира.
Начнем же, товарищ! Два зрителя есть:
Та крыса, разносчица сплетни,
Да в ложу вверху ухитрился пролезть
Твой сын, мальчуган восьмилетний.
Он в мокрых трусах возвратился с реки,
Забыл о затеянной драке,
И фосфоресцируют, как светляки,
Глаза мальчугана во мраке.
Когда-нибудь, лет через десять, ему
Припомнится старая сказка:
Вон кресел ряды убегают во тьму,
Вон старый их бархат истаскан…
Летят облака по кирпичной стене,
Стена ли проносится мимо ―
А может быть, только приснилась во сне.
Таинственная пантомима?
Когда эту сказку он сможет прочесть,
Испишется наша страница…
Ну что ж! Для художника высшая честь ―
Кому-то моложе присниться.
Август 1945
