Я видел всю страну ― Баку, Ростов, моря,
Нефть, трактора, туман и соль полей озимых.
Век надо мной вставал, веселостью даря
И тысячью очей своих неотразимых.
Стояло в памяти: морозных зорь хрусталь
Над пиршеством лепных фронтонов Ленинграда.
Стояло в памяти: вся мыслимая даль,
Париж, Арбат, мой стол и ― поздняя отрада
Всех, кто воротится, пространствовав, домой, ―
Дым грибоедовский, жилья дымок овечий,
Лицо моей жены. И всё, что там зимой
Случится мелкое. Всё просто человечье.
Я благодарен дням, обугленным дотла,
Погубленным во мне, как жизнь им подсказала,
И жизни прожитой за грязь ее стола,
За ресторанный чад, за черноту вокзала.
За всё! За грубый дар внезапных этих строк,
Внезапной юности. Но время знаменито
Необратимостью. Но мир еще широк.
Но я разорван от надира до зенита,
И вырван из своей безмозглой скорлупы,
И, как сырой птенец, вытягиваю шею
Туда, где мечутся прожекторов снопы,
Где вся страна лежит, от дыма хорошея.
1934