ЧЕТВЕРТАЯ ПЕСНЯ
День настал,
от низких туч не вымыт.
Мы проснулись:
даль была сыра;
с двух бортов к нам стали
часовыми
серые чужие крейсера.
Сна ль ресницы наши
не согнали?! ―
Три зрачки
и протирай, рука:
все ― в поднятом
сумрачном сигнале,
к полной сдаче
боевой приказ!
В рубке―
бел двадцатилетний лоцман;
палуба―
предбурье тишины:
«Братья!
Нет надежды нам бороться, ―
мы со всех сторон
окружены».
Голос снизу:
«Чья же мы добыча?»
Сверху стон:
«Эскадра старичья!»
И опять
противников обычая
Палуба
речами горяча:
«Если это так,
то будь он проклят,
этот мир,
сегодня, встарь и впредь,
коли в нем
мошенники да рохли
будут лишь
плодиться и добреть!
Будь он проклят,
день тупого пота!
Пусть конец
и
ночь придет скорей,
если мы―
лишь только позевота
на его
безрадостной заре.
Снова ли идти
навек в наймиты,
ночь
не отличая ото дня?..
Разве мало
в трюме динамиту,
Чтобы
сразу дыбом всё поднять?!
Вымпела
приспущенные, мрейте,
Сумерки
игрою расцветив, ―
мы на вражьем
зажигаем
рейде
порохом
пропитанный фитиль!
День настал,
от низких туч не вымыт.
Мы проснулись:
даль была сыра;
с двух бортов к нам стали
часовыми
серые чужие крейсера.
Сна ль ресницы наши
не согнали?! ―
Три зрачки
и протирай, рука:
все ― в поднятом
сумрачном сигнале,
к полной сдаче
боевой приказ!
В рубке―
бел двадцатилетний лоцман;
палуба―
предбурье тишины:
«Братья!
Нет надежды нам бороться, ―
мы со всех сторон
окружены».
Голос снизу:
«Чья же мы добыча?»
Сверху стон:
«Эскадра старичья!»
И опять
противников обычая
Палуба
речами горяча:
«Если это так,
то будь он проклят,
этот мир,
сегодня, встарь и впредь,
коли в нем
мошенники да рохли
будут лишь
плодиться и добреть!
Будь он проклят,
день тупого пота!
Пусть конец
и
ночь придет скорей,
если мы―
лишь только позевота
на его
безрадостной заре.
Снова ли идти
навек в наймиты,
ночь
не отличая ото дня?..
Разве мало
в трюме динамиту,
Чтобы
сразу дыбом всё поднять?!
Вымпела
приспущенные, мрейте,
Сумерки
игрою расцветив, ―
мы на вражьем
зажигаем
рейде
порохом
пропитанный фитиль!