ДУРАЦКОЕ ЗВАНЬЕ ПОЭТА…
1
Дурацкое званье поэта
я не уступлю
никому ―
ни грохоту
Нового Света,
ни славе
грядущих коммун.
Смотрите―
какое простое,
веселое слово:
весна!
С ней―
всё остальное―
пустое,
с ней―
каждая строчка
ясна
Сидите…
томитесь,
корпите
на каменном кресле
труда
в надсаде,
в натуге,
в нарпите,
а это ведь―
всё ерунда!
Вот выйти
и выдохнуть разом
всю гарь
человеческих дней
и метить
расширенным глазом
на то,
что больней и родней.
2
Весна
обжигает мне щеки,
за дальнюю тьму
отступив,
за щелканье счетов,
за щекот
пастушьего свиста
в степи,
за давние дни,
за тетради,
где первые звезды
растут;
весна
меня вновь лихорадит
всей свежестью
первых простуд,
И этим простором
простужен
об тело
обсвистанных лет,
я жизнь свою вижу,
как в луже
фонарный
дробящийся
свет.
3
Должно быть,
такое же вроде
шершавое тело
у льва,
что так же,
и гол и юродив,
втесался оскалом
в бульвар,
что так же
подброшен под этот
подъезд
и прыжок этажа,
дурацкое званье поэта
гранитным хребтом
сторожа.
4
Дурацкое званье поэта
нельзя уступить
никому ―
ни грохоту
Нового Света,
ни славе
грядущих коммун.
Не то
чтобы выгодно очень,
не то
чтобы славы призыв,
но―
слишком беззвучен,
безмочен
наш радио-тусклый
язык!
Я думал,
что ― звезды потушит
летучий поток
этих искр,
а это―
придумали слушать
Неждановой
старенький визг.
Не формул
пресветлые диски
вращают
штурвал рулевой,
а те же
мышиные писки
вывозят нас всех
на кривой.
Я знаю,
что лучшее в мире ―
над ВЦИКом
полощущий флаг.
Но ты,
стопудовая гиря,
ты, прошлое,
давишь наш шаг.
5
И я
за дешевую цену
в накрашенный
впутался хор.
«На сцену,
на сцену,
на сцену,
на сцену!» ―
зовет бутафор.
Как плотно
настегана вата,
как лживая маска
пестра,
как томно скулит
Травиата
со всех
бесконечных эстрад!
И наших-то дней
неуемных
Грозовый
и вольный раскат ―
ей дадено
втиснуть в приемник,
чтоб стала
такая тоска!
И памятно
вещее слово
Промолнийное
о том,
как ― «мертвый
хватает живого»,
прикрывшись
могильным щитом…
В щепу
эти прелые доски!
Седой и слепой
их несет.
Мы сами―
взошли на подмостки
Карпатско-Синайских
высот.
6
А я
на струню
свою рифму,
поставлю на вызов―
весну,
и в ухо далекое
крикну,
и по сердцу
полосану.
И в свежие годы
вольются,
и бодрых поднимут
ребят ―
родных сыновей
революций, ―
что всех Травиат
истребят.
И это уж будут―
не стансы,
здесь места не станет
игре:
с широковещательных
станций
ударит
громовый декрет!..
Я вижу и чувствую
этот
разыгранный начисто
матч ―
меж
званьем дурацким поэта
и розблеском
радийных мачт!
1926
1
Дурацкое званье поэта
я не уступлю
никому ―
ни грохоту
Нового Света,
ни славе
грядущих коммун.
Смотрите―
какое простое,
веселое слово:
весна!
С ней―
всё остальное―
пустое,
с ней―
каждая строчка
ясна
Сидите…
томитесь,
корпите
на каменном кресле
труда
в надсаде,
в натуге,
в нарпите,
а это ведь―
всё ерунда!
Вот выйти
и выдохнуть разом
всю гарь
человеческих дней
и метить
расширенным глазом
на то,
что больней и родней.
2
Весна
обжигает мне щеки,
за дальнюю тьму
отступив,
за щелканье счетов,
за щекот
пастушьего свиста
в степи,
за давние дни,
за тетради,
где первые звезды
растут;
весна
меня вновь лихорадит
всей свежестью
первых простуд,
И этим простором
простужен
об тело
обсвистанных лет,
я жизнь свою вижу,
как в луже
фонарный
дробящийся
свет.
3
Должно быть,
такое же вроде
шершавое тело
у льва,
что так же,
и гол и юродив,
втесался оскалом
в бульвар,
что так же
подброшен под этот
подъезд
и прыжок этажа,
дурацкое званье поэта
гранитным хребтом
сторожа.
4
Дурацкое званье поэта
нельзя уступить
никому ―
ни грохоту
Нового Света,
ни славе
грядущих коммун.
Не то
чтобы выгодно очень,
не то
чтобы славы призыв,
но―
слишком беззвучен,
безмочен
наш радио-тусклый
язык!
Я думал,
что ― звезды потушит
летучий поток
этих искр,
а это―
придумали слушать
Неждановой
старенький визг.
Не формул
пресветлые диски
вращают
штурвал рулевой,
а те же
мышиные писки
вывозят нас всех
на кривой.
Я знаю,
что лучшее в мире ―
над ВЦИКом
полощущий флаг.
Но ты,
стопудовая гиря,
ты, прошлое,
давишь наш шаг.
5
И я
за дешевую цену
в накрашенный
впутался хор.
«На сцену,
на сцену,
на сцену,
на сцену!» ―
зовет бутафор.
Как плотно
настегана вата,
как лживая маска
пестра,
как томно скулит
Травиата
со всех
бесконечных эстрад!
И наших-то дней
неуемных
Грозовый
и вольный раскат ―
ей дадено
втиснуть в приемник,
чтоб стала
такая тоска!
И памятно
вещее слово
Промолнийное
о том,
как ― «мертвый
хватает живого»,
прикрывшись
могильным щитом…
В щепу
эти прелые доски!
Седой и слепой
их несет.
Мы сами―
взошли на подмостки
Карпатско-Синайских
высот.
6
А я
на струню
свою рифму,
поставлю на вызов―
весну,
и в ухо далекое
крикну,
и по сердцу
полосану.
И в свежие годы
вольются,
и бодрых поднимут
ребят ―
родных сыновей
революций, ―
что всех Травиат
истребят.
И это уж будут―
не стансы,
здесь места не станет
игре:
с широковещательных
станций
ударит
громовый декрет!..
Я вижу и чувствую
этот
разыгранный начисто
матч ―
меж
званьем дурацким поэта
и розблеском
радийных мачт!
1926
