В Москве
множество глухонемых;
хорошо,
что немы они,
а не мы.
Пишу без умалчивания
и без ханжества,
как мне чувствуется
и как мне кажется.
Голос―
будь он не трубная медь
и не касаясь
поэтовой лиры, ―
ведь
с голосом трудно
совсем онеметь,
ходить
и только жестикулировать?
У глухонемых
живые глаза;
им, верно, есть что
порассказать;
жизнеощущение
не менее нашего,
а вот―
ходи и в себе все вынашивай.
Слов удивительных
полон рот
Образов
и впечатлений
уйма!
А высказаться―
язык не берет,
не двигается
и на полдюйма.
Чтоб не затевать
бесполезных полемик
тебе говорю,
молодое племя:
никак нельзя
человечью речь
во рту оставлять,
без отделки коснея;.
ее―
не только
хранить и беречь, ―
нужно
уметь обращаться с нею.
Вот почему,
говоря о форме,
я стою
на лефистской платформе
и, под давнишнее
критики ржание,
без формы
не чувствую содержания.
Как ни расширить
его границы,
как ни улучшить
его сорта,
без формы―
оно не сойдет
на страницы
из окоченелого рта!
множество глухонемых;
хорошо,
что немы они,
а не мы.
Пишу без умалчивания
и без ханжества,
как мне чувствуется
и как мне кажется.
Голос―
будь он не трубная медь
и не касаясь
поэтовой лиры, ―
ведь
с голосом трудно
совсем онеметь,
ходить
и только жестикулировать?
У глухонемых
живые глаза;
им, верно, есть что
порассказать;
жизнеощущение
не менее нашего,
а вот―
ходи и в себе все вынашивай.
Слов удивительных
полон рот
Образов
и впечатлений
уйма!
А высказаться―
язык не берет,
не двигается
и на полдюйма.
Чтоб не затевать
бесполезных полемик
тебе говорю,
молодое племя:
никак нельзя
человечью речь
во рту оставлять,
без отделки коснея;.
ее―
не только
хранить и беречь, ―
нужно
уметь обращаться с нею.
Вот почему,
говоря о форме,
я стою
на лефистской платформе
и, под давнишнее
критики ржание,
без формы
не чувствую содержания.
Как ни расширить
его границы,
как ни улучшить
его сорта,
без формы―
оно не сойдет
на страницы
из окоченелого рта!