Зажатый
в провалах Мясницкой,
в ущелье
у Красных ворот,
ты встретишься
с самою низкой
из всех
человечьих пород.
Не в этих ли самых
провалах,
не в пятнах ли
пятниц и сред
чума
на заре
пировала
глухой
вальсингамовский бред?
Еще―
не остывшие блюда,
еще―
не пропетая песнь,
и город―
весь грязная груда,
весь в язвах
и в похоти весь.
Летящие всхлипы
и всхрипы
коверкал,
и резал,
и рвал
в бульваров
остылые липы
отчаянной
флейты сигнал.
Куда
этот голос обманный,
Изрезавший
сердце и слух?
Спасайся!
Беги по Басманной
с толпою
облавленных шлюх.
Вот в этот,
безлюдный и узкий,
где медленно падает снег…
Но
всюду кровавые сгустки,
весь вечер
от них покраснел.
Не надо
надежды на чудо,
повсюду ― не песня,
а месть,
и город―
весь грязная груда,
весь в язвах
и в похоти весь.
в провалах Мясницкой,
в ущелье
у Красных ворот,
ты встретишься
с самою низкой
из всех
человечьих пород.
Не в этих ли самых
провалах,
не в пятнах ли
пятниц и сред
чума
на заре
пировала
глухой
вальсингамовский бред?
Еще―
не остывшие блюда,
еще―
не пропетая песнь,
и город―
весь грязная груда,
весь в язвах
и в похоти весь.
Летящие всхлипы
и всхрипы
коверкал,
и резал,
и рвал
в бульваров
остылые липы
отчаянной
флейты сигнал.
Куда
этот голос обманный,
Изрезавший
сердце и слух?
Спасайся!
Беги по Басманной
с толпою
облавленных шлюх.
Вот в этот,
безлюдный и узкий,
где медленно падает снег…
Но
всюду кровавые сгустки,
весь вечер
от них покраснел.
Не надо
надежды на чудо,
повсюду ― не песня,
а месть,
и город―
весь грязная груда,
весь в язвах
и в похоти весь.