2
Ни сердцем,
ни силой―
не хвастай.
Об этом лишь в книгах ― умно!
А встреться с такой вот, бровастой,
и станешь ходить как чумной.
От этой улыбки суровой,
от павшей
до полу
косы
порывами ветра сырого
задышит апрельская синь.
От этой беды
тонколицей,
Где
жизни глухая игра,
дождям и громам перелиться
через горизонтовый край.
И вскинет
от слова простого,
примявшего вкось ковыли,
курьерская ночь до Ростова
колесами звезд шевелить.
Ничем―
ни стихом,
ни рассказом,
ни самой судьбой ветровой ―
не будешь так скомкан
и разом
распластан вровень с травой.
Тебе бы ― не повесть,
а поезд,
тебе б ― не рассказ,
а раскат,
чтоб мчать,
навивая на пояс
и стран
и событий каскад.
Вот так
на крутом виадуке,
завидевши дальний дымок,
бровей загудевшие дуги
понять
и запомнить я б смог.
Без горечи, зависти, злобы
следил бы
издалека,
как в черную ночь унесло бы
порывы паровика.
А что мне вокзальный порядок,
на миг
вас сковавший со мной
припадками всех лихорадок,
когда я
и сам
как чумной?!
Ни сердцем,
ни силой―
не хвастай.
Об этом лишь в книгах ― умно!
А встреться с такой вот, бровастой,
и станешь ходить как чумной.
От этой улыбки суровой,
от павшей
до полу
косы
порывами ветра сырого
задышит апрельская синь.
От этой беды
тонколицей,
Где
жизни глухая игра,
дождям и громам перелиться
через горизонтовый край.
И вскинет
от слова простого,
примявшего вкось ковыли,
курьерская ночь до Ростова
колесами звезд шевелить.
Ничем―
ни стихом,
ни рассказом,
ни самой судьбой ветровой ―
не будешь так скомкан
и разом
распластан вровень с травой.
Тебе бы ― не повесть,
а поезд,
тебе б ― не рассказ,
а раскат,
чтоб мчать,
навивая на пояс
и стран
и событий каскад.
Вот так
на крутом виадуке,
завидевши дальний дымок,
бровей загудевшие дуги
понять
и запомнить я б смог.
Без горечи, зависти, злобы
следил бы
издалека,
как в черную ночь унесло бы
порывы паровика.
А что мне вокзальный порядок,
на миг
вас сковавший со мной
припадками всех лихорадок,
когда я
и сам
как чумной?!