Мы растем,
развертываем плечи,
завоевываем воздух,
радио,
кино.
Но―
сквозь новый облик человечий
просквозит внезапно
век иной.
Вверх бегут
готические своды
в каменные
средние века,
будто снова―
сумрачные воды
повернула
времени река.
И на этом
современном свете
безо всяких
новых перемен…
Задыхаясь,
Сакко и Ванцетти
Кандалами
брякают
в тюрьме.
Бредят люди
в постоянном страхе,
и неверных. Риму
горожан
в переулках
черные рубахи
холодно.
и зорко сторожат.
Глянь на море…
Волны так же серы.
Будто
бронь стальную
погребли.
И стянули снова
флибустьеры
к безоружным, странам
корабли.
В мире ― глухо,
зло
и сиротливо…
Посмотри,
как вспыхнули огни:
это―
город будут
в час отлива,
отступая,
поджигать они.
Видишь,
как от мала,
до велика
Высыпал
народ на берега.
Слышишь,
как кривится
рот от крика,
как разрыва
длится перекат!
Что же ты,
потупившийся сиро,
что придумал
на защиту ты, ―
вместо этого
стареющего мира,
черной нищеты
и пустоты?
Хочешь ли,
чтоб это продолжалось,
чтобы даль
кнута была грубей,
чтобы только страх,
и гнев,
и жалость
панихиду
пели по тебе?
Разметать
каким доверишь
бурям
ты,
к стеклу приникнувший
без сил,
жерла пушек,
плиты горьких тюрем,
скопища
летучие бацилл?
Не в одной-
единственной стране ли,
чьей весны
от губ
не отогнать,
времена иные
засинели,
как рассвет
у моего окна?!
Пусть еще и холодно
и лунно,
пусть о камни
бьет еще приклад
ты встаешь
из сумерек,
коммуна,
резкой явью
стали и стекла.
Рушатся
готические своды
на забытом,
древнем берегу,
и времен
натруженные воды
к твоему подножию
текут.
1927
развертываем плечи,
завоевываем воздух,
радио,
кино.
Но―
сквозь новый облик человечий
просквозит внезапно
век иной.
Вверх бегут
готические своды
в каменные
средние века,
будто снова―
сумрачные воды
повернула
времени река.
И на этом
современном свете
безо всяких
новых перемен…
Задыхаясь,
Сакко и Ванцетти
Кандалами
брякают
в тюрьме.
Бредят люди
в постоянном страхе,
и неверных. Риму
горожан
в переулках
черные рубахи
холодно.
и зорко сторожат.
Глянь на море…
Волны так же серы.
Будто
бронь стальную
погребли.
И стянули снова
флибустьеры
к безоружным, странам
корабли.
В мире ― глухо,
зло
и сиротливо…
Посмотри,
как вспыхнули огни:
это―
город будут
в час отлива,
отступая,
поджигать они.
Видишь,
как от мала,
до велика
Высыпал
народ на берега.
Слышишь,
как кривится
рот от крика,
как разрыва
длится перекат!
Что же ты,
потупившийся сиро,
что придумал
на защиту ты, ―
вместо этого
стареющего мира,
черной нищеты
и пустоты?
Хочешь ли,
чтоб это продолжалось,
чтобы даль
кнута была грубей,
чтобы только страх,
и гнев,
и жалость
панихиду
пели по тебе?
Разметать
каким доверишь
бурям
ты,
к стеклу приникнувший
без сил,
жерла пушек,
плиты горьких тюрем,
скопища
летучие бацилл?
Не в одной-
единственной стране ли,
чьей весны
от губ
не отогнать,
времена иные
засинели,
как рассвет
у моего окна?!
Пусть еще и холодно
и лунно,
пусть о камни
бьет еще приклад
ты встаешь
из сумерек,
коммуна,
резкой явью
стали и стекла.
Рушатся
готические своды
на забытом,
древнем берегу,
и времен
натруженные воды
к твоему подножию
текут.
1927
