Приехав в деревню Тележину, там уже нас встретили неприятельской пулей. Тут нам пришлось задержаться на трое суток, и у нас вышли патроны, и нам стало воевать нечем. Тут издал приказ наш командир, чтобы кто как мог, так и спасался от белой сволочи. Здесь мое первое страдание при отступлении, нас искали везде я всюду, и я попал на заимку Елиновку, влез на высокую гору и там спасался пятеро суток, а хлеба ни крошки нет. В пятые сутки я встретился с одним мадьяром отряда нашего, и мы решили пойти скитаться вместе по незнакомой глухой тайге, и отправились по долинам гор, днем лежим, запрячемся, а ночью идем. И до чего же дошло это страдание, что у нас с почв наших ног были раны до костей. Ведь подумаешь это страдание и встретивши его, то все-таки становится тебе жутко.
Архив Истпрофа ЦК Союза горнорабочих
Второе
1
Можно написать
«… Тропка вела
не то на небеса,
не то на елань».
Мы ж хотим―
без выдумок,
что жизнь нам
дала,
рассказать
о видимых
людях
и делах.
Чтоб,
к правде лицом,
пути не терял
сух
и весом ―
наш матерьял,
чтоб
не теплых цыплят
холить нежненько,
Чтоб
ноге не цеплять
по валежнику.
Ти-
ше,
ти-
ше,
ти-
ши-
на.
Спи, дитя,
и спи, жена.
Не шуми,
луга,
не дрожи,
осинник!
Нет
у
ми-
ло-
го
черных,
серых,
синих.
Мерцай,
звезд
круг,
Темноту
цара-
пай.
Сердца
стук,
стук:
отдохнуть
пора бы.
Настоящими
топкими тропами
шел отряд партизанов
потрепанный.
Не герои-орлы
бессменные, ―
шли
рабочие люди семейные.
Шли
без регалий,
Шли
без патронов,
Шли
и ругались,
хвою затронув.
Шли
по весенней хрусткой капели,
Шли
и, вроде вот этого,
пели:
«Что ты невеселый,
наш товарищ командир?!
Скоро ль наши села
завиднеют впереди?
Шагу не наступишь:
натрудилася нога.
Ты ли нас погубишь,
распроклятая тайга?»
Отвечал печально
наш товарищ командир:
«Я вам
не начальник, ―
кто куда хотишь, иди.
Много троп
наслежено,
да кончены пути;
вот она―
Тележина,
да к ней не подойти.
Стоит вам
послушать,
бойцы,
мои слова:
нечего нам кушать
и нечем воевать.
Сосны
еле шепчутся,
обстригла
нас беда.
Обнимемся покрепче,
разойдемся,
кто куда».
Мы тебе ответили,
товарищ командир, ―
встретиться
на свете
суждено нам
впереди!
Слушайся приказу,
голодная братва,
расходись не сразу ―
по одному, по два.
Тихий шорох,
раскатись
по тревожной ночке,
расходись,
расходись
в темь
поодиночке.
Разровняй, трава,
наш след
по зеленой улице.
Ночью были―
утром нет,
лишь туманы курятся…
2
Горемычно
одному в лесу,
тьма ведет
суконкой по лицу:
хоть и вспомнишь
после―
это ветвь,
на минуту
сердцу―
помертветь.
Одиноко
ночью без костра,
мягкой лапой
выступает страх,
подползает
оползнем когтей,
начинает
тысячу затей.
То ли
шум
несется от реки,
то ли
сумрак
нижут светляки,
и другие
сорок сороков
поднимают
шорох широко.
Горемычно
в сумрачном лесу…
Звезды тлеют
неба на весу.
И идет толпа
ветров тугих
по деревьям
вздыбленной тайги.
Горемычно
одному в лесу…
Солнце,
встань
и высуши росу,
принеси
из сонного села
дым еды
и заглушенный лай!..
Стой, ночь!
Мне с тобою страшно
наедине ―
ты такой
тишиной окрашена,
оледенев,
ты такой
тишины ответчица,
вплоть до могил…
Если сердце
со страху мечется,
ты ― помоги!
Видишь:
спавший
с камнями ветхими
береговой ―
вновь
заводит
с верхними ветками
переговор.
Звякни, звякни
звездой хоть изредка
и урони,
от безлюдья
страшного призрака
оборони…
Шел Проскаков
мимо заимок.
Гнус бросался
в глаза ему,
гнусь лесная
да мошкара;
вместо хлеба―
еловая кора.
Ноги нагие
разбиты в кость.
Всюду враги,
напрямик и вкось.
По всей
по Сибири,
вблизи и далеко,
порки,
пожары
и паника:
справа Семенов,
сзади Калмыков,
слева
и спереди
Анненков.
Черные гусары,
синие уланы,
желтые лампасы
уссурийские ―
в криках,
да в свистах,
да в шашек пыланье
всюду мелькают
и рыскают…
А в тайге,
заедены гнусом,
партизаньи головы
гнутся.
Эй, Семен,
бросай,
перестань-ка,
выходи
из дебри
с повинной!
Вот они―
огни полустанка,
теплые хлева
да овины.
Нет, не брошу,
не перестану,
не скули,
шахтерское сердце!
Оползи
кругом полустанок,
погляди
на то офицерство.
Тишь ― темна;
бурелом не треснет;
ляг и слушай,
дух захолонув,
разговор,
бормотню
и песни
из открытых
окон салонов:
«… Здоровье его величества
обожаемого монарха!
… Какое угодно количество,
любая марка!
… Тише, поручик,
не вскидывать ручек,
это вам
не российский простор!
Без интеллигентских
штучек,
если пьяны―
ползите под стол!
Под Тюменью
было именье
в семнадцать тысяч душ.
… Туш, туш. Туш!
Чего расклеились?
Чего раскисли?
Ждете,
чтоб мамка соску дала?
Выбросить к черту
кислые мысли!
… Я мммучительный талант!
Стойте, хорунжий!
В вопросах чести…
― Снимаю дамблэ!
В банке двести…
Пьем за здравие
адмирала!…
Марало!
― Тише, оратель!
Вы ― овечка.
Где вам
большевиков свергать?!
Вы―
ни господу богу свечка
и ни дьяволу
кочерга.
… Предлагаю:
в банке сорок!
Ваня, уйдем,
начинается ссора.
… Сла-a-aвен
выпивкой
и пляской
чудный полк
Ингерманландский!
― В ночь,
когда стали
все кошки серы,
в дикую ночь
над несчастной страной
вы записались,
я знаю,
в эсеры,
вы к офицерству
стали спиной!
Но,
большевизию
быстро покинув,
пальцы от злости
грызя,
вновь повернули
гибкую спину
к вашим
вшивым друзьям!
Что ж,
вас опять потянуло к онуче?
Тьму
пожаром усадьб
просветлять?..
Только
здесь
вам не место канючить,
демократическая тля!
― Это оскорбленье,
за это ответишь!
… Румяной зарею
покрылся восток.
― Полно,
все условно на свете!
… В банке
четыре тысячи сто.
― Впрочем,
если вам нужен воздух,
выйдем
поговорить
при звездах!
И если то,
что на вас―
мундир,
можно прибавить
несколько дыр!..»
Отползай, Проскаков,
отползай:
выстрел
пламенем тебе в глаза;
на тебя,
приникшего в траве,
валится
убитый человек.
Снова тишь,
и в салон-вагонах
снова крики,
песни
и говор:
«… Вот последняя
сводка реляций:
двое непримиримых врагов ―
хорунжий с поручиком―
вышли стреляться.
Один ― наповал
на двадцать шагов.
― Это уж хуже.
… Вот он ― хорунжий!
― Что случилось?/… Идите сюда!
― Все в порядке,
прошу, господа.
Ставлю
дюжину свежих бутылок.
Адъютантские шпоры
слишком звенят:
красный шпион
застрелен в затылок,
так как шел
впереди
меня!..»
Отползай, Проскаков,
отползай!
Зыбкий сумрак
от рассвета сер.
Не успел
подсумка отвязать
стрелянный
в затылок
офицер.
Хороши
для раненой ноги
мягкого опойка
сапоги;
хорошо,
свернувшись тихо,
лечь,
на плечи напялив
плотный френч.
Лес,
гори
разливами зари,
не до дремы тут,
не до спанья:
сухари в подсумке,
сухари!
И горячий
смоляной
коньяк!
Архив Истпрофа ЦК Союза горнорабочих
Второе
1
Можно написать
«… Тропка вела
не то на небеса,
не то на елань».
Мы ж хотим―
без выдумок,
что жизнь нам
дала,
рассказать
о видимых
людях
и делах.
Чтоб,
к правде лицом,
пути не терял
сух
и весом ―
наш матерьял,
чтоб
не теплых цыплят
холить нежненько,
Чтоб
ноге не цеплять
по валежнику.
Ти-
ше,
ти-
ше,
ти-
ши-
на.
Спи, дитя,
и спи, жена.
Не шуми,
луга,
не дрожи,
осинник!
Нет
у
ми-
ло-
го
черных,
серых,
синих.
Мерцай,
звезд
круг,
Темноту
цара-
пай.
Сердца
стук,
стук:
отдохнуть
пора бы.
Настоящими
топкими тропами
шел отряд партизанов
потрепанный.
Не герои-орлы
бессменные, ―
шли
рабочие люди семейные.
Шли
без регалий,
Шли
без патронов,
Шли
и ругались,
хвою затронув.
Шли
по весенней хрусткой капели,
Шли
и, вроде вот этого,
пели:
«Что ты невеселый,
наш товарищ командир?!
Скоро ль наши села
завиднеют впереди?
Шагу не наступишь:
натрудилася нога.
Ты ли нас погубишь,
распроклятая тайга?»
Отвечал печально
наш товарищ командир:
«Я вам
не начальник, ―
кто куда хотишь, иди.
Много троп
наслежено,
да кончены пути;
вот она―
Тележина,
да к ней не подойти.
Стоит вам
послушать,
бойцы,
мои слова:
нечего нам кушать
и нечем воевать.
Сосны
еле шепчутся,
обстригла
нас беда.
Обнимемся покрепче,
разойдемся,
кто куда».
Мы тебе ответили,
товарищ командир, ―
встретиться
на свете
суждено нам
впереди!
Слушайся приказу,
голодная братва,
расходись не сразу ―
по одному, по два.
Тихий шорох,
раскатись
по тревожной ночке,
расходись,
расходись
в темь
поодиночке.
Разровняй, трава,
наш след
по зеленой улице.
Ночью были―
утром нет,
лишь туманы курятся…
2
Горемычно
одному в лесу,
тьма ведет
суконкой по лицу:
хоть и вспомнишь
после―
это ветвь,
на минуту
сердцу―
помертветь.
Одиноко
ночью без костра,
мягкой лапой
выступает страх,
подползает
оползнем когтей,
начинает
тысячу затей.
То ли
шум
несется от реки,
то ли
сумрак
нижут светляки,
и другие
сорок сороков
поднимают
шорох широко.
Горемычно
в сумрачном лесу…
Звезды тлеют
неба на весу.
И идет толпа
ветров тугих
по деревьям
вздыбленной тайги.
Горемычно
одному в лесу…
Солнце,
встань
и высуши росу,
принеси
из сонного села
дым еды
и заглушенный лай!..
Стой, ночь!
Мне с тобою страшно
наедине ―
ты такой
тишиной окрашена,
оледенев,
ты такой
тишины ответчица,
вплоть до могил…
Если сердце
со страху мечется,
ты ― помоги!
Видишь:
спавший
с камнями ветхими
береговой ―
вновь
заводит
с верхними ветками
переговор.
Звякни, звякни
звездой хоть изредка
и урони,
от безлюдья
страшного призрака
оборони…
Шел Проскаков
мимо заимок.
Гнус бросался
в глаза ему,
гнусь лесная
да мошкара;
вместо хлеба―
еловая кора.
Ноги нагие
разбиты в кость.
Всюду враги,
напрямик и вкось.
По всей
по Сибири,
вблизи и далеко,
порки,
пожары
и паника:
справа Семенов,
сзади Калмыков,
слева
и спереди
Анненков.
Черные гусары,
синие уланы,
желтые лампасы
уссурийские ―
в криках,
да в свистах,
да в шашек пыланье
всюду мелькают
и рыскают…
А в тайге,
заедены гнусом,
партизаньи головы
гнутся.
Эй, Семен,
бросай,
перестань-ка,
выходи
из дебри
с повинной!
Вот они―
огни полустанка,
теплые хлева
да овины.
Нет, не брошу,
не перестану,
не скули,
шахтерское сердце!
Оползи
кругом полустанок,
погляди
на то офицерство.
Тишь ― темна;
бурелом не треснет;
ляг и слушай,
дух захолонув,
разговор,
бормотню
и песни
из открытых
окон салонов:
«… Здоровье его величества
обожаемого монарха!
… Какое угодно количество,
любая марка!
… Тише, поручик,
не вскидывать ручек,
это вам
не российский простор!
Без интеллигентских
штучек,
если пьяны―
ползите под стол!
Под Тюменью
было именье
в семнадцать тысяч душ.
… Туш, туш. Туш!
Чего расклеились?
Чего раскисли?
Ждете,
чтоб мамка соску дала?
Выбросить к черту
кислые мысли!
… Я мммучительный талант!
Стойте, хорунжий!
В вопросах чести…
― Снимаю дамблэ!
В банке двести…
Пьем за здравие
адмирала!…
Марало!
― Тише, оратель!
Вы ― овечка.
Где вам
большевиков свергать?!
Вы―
ни господу богу свечка
и ни дьяволу
кочерга.
… Предлагаю:
в банке сорок!
Ваня, уйдем,
начинается ссора.
… Сла-a-aвен
выпивкой
и пляской
чудный полк
Ингерманландский!
― В ночь,
когда стали
все кошки серы,
в дикую ночь
над несчастной страной
вы записались,
я знаю,
в эсеры,
вы к офицерству
стали спиной!
Но,
большевизию
быстро покинув,
пальцы от злости
грызя,
вновь повернули
гибкую спину
к вашим
вшивым друзьям!
Что ж,
вас опять потянуло к онуче?
Тьму
пожаром усадьб
просветлять?..
Только
здесь
вам не место канючить,
демократическая тля!
― Это оскорбленье,
за это ответишь!
… Румяной зарею
покрылся восток.
― Полно,
все условно на свете!
… В банке
четыре тысячи сто.
― Впрочем,
если вам нужен воздух,
выйдем
поговорить
при звездах!
И если то,
что на вас―
мундир,
можно прибавить
несколько дыр!..»
Отползай, Проскаков,
отползай:
выстрел
пламенем тебе в глаза;
на тебя,
приникшего в траве,
валится
убитый человек.
Снова тишь,
и в салон-вагонах
снова крики,
песни
и говор:
«… Вот последняя
сводка реляций:
двое непримиримых врагов ―
хорунжий с поручиком―
вышли стреляться.
Один ― наповал
на двадцать шагов.
― Это уж хуже.
… Вот он ― хорунжий!
― Что случилось?/… Идите сюда!
― Все в порядке,
прошу, господа.
Ставлю
дюжину свежих бутылок.
Адъютантские шпоры
слишком звенят:
красный шпион
застрелен в затылок,
так как шел
впереди
меня!..»
Отползай, Проскаков,
отползай!
Зыбкий сумрак
от рассвета сер.
Не успел
подсумка отвязать
стрелянный
в затылок
офицер.
Хороши
для раненой ноги
мягкого опойка
сапоги;
хорошо,
свернувшись тихо,
лечь,
на плечи напялив
плотный френч.
Лес,
гори
разливами зари,
не до дремы тут,
не до спанья:
сухари в подсумке,
сухари!
И горячий
смоляной
коньяк!
