Утром―
еле глаза протрут ―
Люди
плечи впрягают в труд.
В небе
ночи еще синева,
еще темен
туч сеновал…
А уже,
звеня и дрожа,
по путям
трамвай пробежал;
и уже,
ломясь от зевот,
раскрывает
цеха завод,
Яви пленка
еще тонка,
еще призрачна
зудь станка…
Утро
точит свое лезвие;
Зори
взялись за дело свое.
В небо
руки свои воздев,
Штукатуры
встают везде.
Кисть красильщика
и маляра
Тянет
суриковые колера…
Светлый глаз свой
и чуткий слух
люди отдали
ремеслу.
Если любишь ты жизнь,
поэт, ―
раным-рано проснись,
чуть свет.
Чтоб рука
не легла, как плеть,
встань у песен
пылать и тлеть.
Каждый звук свой;
и каждый слог
Преврати
в людей ремесло,
чтоб трясло,
как кирка забой,
сердце―
дней глубину―
тобой.
Слушай,
чтоб не смолкал твой слух,
этот грохот
и этот стук!
помни,
чтоб не ослеп твой глаз,
этот отблеск
и этот лязг.
Не опускай
напряженных плеч,
не облегчай
боевую речь;
пусть, хитра она
и тонка,
вьется стружкой
вокруг станка.
1928
еле глаза протрут ―
Люди
плечи впрягают в труд.
В небе
ночи еще синева,
еще темен
туч сеновал…
А уже,
звеня и дрожа,
по путям
трамвай пробежал;
и уже,
ломясь от зевот,
раскрывает
цеха завод,
Яви пленка
еще тонка,
еще призрачна
зудь станка…
Утро
точит свое лезвие;
Зори
взялись за дело свое.
В небо
руки свои воздев,
Штукатуры
встают везде.
Кисть красильщика
и маляра
Тянет
суриковые колера…
Светлый глаз свой
и чуткий слух
люди отдали
ремеслу.
Если любишь ты жизнь,
поэт, ―
раным-рано проснись,
чуть свет.
Чтоб рука
не легла, как плеть,
встань у песен
пылать и тлеть.
Каждый звук свой;
и каждый слог
Преврати
в людей ремесло,
чтоб трясло,
как кирка забой,
сердце―
дней глубину―
тобой.
Слушай,
чтоб не смолкал твой слух,
этот грохот
и этот стук!
помни,
чтоб не ослеп твой глаз,
этот отблеск
и этот лязг.
Не опускай
напряженных плеч,
не облегчай
боевую речь;
пусть, хитра она
и тонка,
вьется стружкой
вокруг станка.
1928