ШУМ УНТЕРГРУНДЕНА.
Всем молодым в лице Семы Кирсанова.
1.
Огромная буква U [у] ―
Гуденье/ железной подземки…
Такую бы―/ к нам, в Москву,
На радость/ Кирсанову Семке;
Чтоб шел/ этот долгий гул
Не только в стихах,―/ на деле;
Чтоб ноги его на бегу
Не так от пробежек/ гудели;
Чтоб в сизый,/ морозный дым
Не мчать им/ пешком,/ задыхаясь;
Чтоб/ всем делам молодым
Легла бы/ дорога такая,
Чтоб город/ подрывши,/ поднявши
На каменную/ ступень,
Светилась бы/ в жизни нашей
Огромная буква П [пэ].
2.
Унтергрундена/ крупный гром
нарастающе-/ уходящий.
Он/ кварталы сжимает в ромб,
в подземелья/ панели тащит.
Унтергрундена/ рокот и шум
Под рекламами/ и фонарями…
То/ над городом/ плавно вишу,
То/ под город/ внезапно ныряю.
Унтергрундена/ круглый свод
Широко/ свои трубы раскинул…
Это/ город,/ волнуясь, живет,
Это―/ кишки урчат городские.
3.
Поезд/ с шумной улицы/ под землю врос,
всех моих соседей/ будто сделал Гросс!
Жалкие и горькие―/ томят и злят,
Смоченною коркою/ слезится взгляд.
Здесь совсем особенный,/ снятой народ:
Сжатый/ и спрессованный/ в улыбку рот.
Бледненькой улыбочкой/ засох, зачах: ―
Платьице не выпачкай! / ― не три плеча!
Трачены и порчены/ черным днем,
матери/ и дочери/ сошлись в одном:
Вбито и научено/ навек в висок: ―
Пальцами закручивай,/ держи кусок!
Стираны и штопаны/ и грусть и честь,
Разговоры шопотом/ подходят здесь.
Сдавлены и выжаты/ и грудь и рост.
Словно―/ тени движет их/ художник Гросс!
4.
А над ними―/ духами обвеиваемая,
непохожая жизнь/ потекла
в теплоту/ магазина Вертгеймова,
в фейерверки/ цветных реклам.
А над ними―/ широкий и плоский,
Как железный/ искусственный блин,
растянулся/ в асфальтовом лоске
Сыто-серый/ тяжелый Берлин.
Ручейками/ шипят моторы,
обтекающие островки,
Где/ за плюшем/ нависнувшей шторы
полированный/ мрамор руки.
Меж шуршащих колес/ не отыщешь
Этой/ чинно-жеманной нужды,
Лишь/ обрубки/ Вильгельмовских нищих
Точат взгляд,/ как зазубренный/ штык.
5.
Мы построим не хуже,/ не хуже!
Мы построим такую же,/ НЕТ!
Мы построим/ не сумрачный ужас,
а/ спокойно-сияющий/ свет!
Нам поможет/ судьбы нашей опыт,
миллионам/ открывший глаза,
мы не будем/ ссыхаться и штопать,
поджимаясь/ под шиберов зад.
И московские дни/ вспоминая,
я свободней/ и чище дышу:
Наша/ будет/ дорога иная, ―
не глухой/ Унтергрундена шум.
Наша будет/ без лязга,/ без грома,
Глубже этой/ весь мир изменя…
Стань лицом ко мне,/ молодость-Сема,
Слушай лучше/ отсюда меня!
1928 г. Берлин.