ЦЕНТР И ОКРАИНЫ
Так вот и буду
в Летнем саду
пить мой утренний кофе.
Маяковский,
«Человек»
Вот каким был/ этот город.
Чопорный/ и надменный.
Город/ холодных взглядов,
кариатид,/ дворцов.
Город казенных складов,
чувств/ и монеты разменной,
где гробовщик надумал
в гости созвать/ мертвецов.
Город―/ кусок Европы,
выхоленный,/ бесстыжий,
камнем/ на сердце легший,
камнем―/ на грудь страны.
Город,/ в котором выжить ―
значило то же,/ что ― выжать,
где проживешь ― без славы
и пропадешь ― без вины.
Хмурый,/ на Финском взморье,
тесанный/ зорким зодчим,
полный химер и бредней,
тонких сукон и питей.
Город/ прямых проспектов,
не исключавших/ впрочем,
самых косых/ душонок,
самых кривых/ путей.
Выверенный впервые
в точности астролябий,
выметнувший в туманы
взлет корабельных ростр;
выпяленный/ двуглавый
в небе―/ орел остролапый,
выметнувшийся над миром
в полный петровский рост.
Вот по таким проспектам
окаменелой славы,
оледенелой речи,
выправки неживой
шел/ не согласный некто
с выспренностью державы,
будущего разведчик,
времени сторожевой…
Искрились/ и сверкали
вспышки витрин/ в тумане,
словно хотели вызнать,
выведать на свету, ―
сколько у вас/ в запасе,
сколько у вас/ в кармане,
сколько у вас/ пылает
радужных на счету?
Рифмы его сверкали
глубью/ бездонных граней.
Мысли метались/ дичью
неприрученных строк.
Будущего виденья,
четче,/ чем на экране,
требовали ускорить
свой наступавший срок.
Тотчас при появленье
высчитан и расчислен
скупщиками валюты,
в чем бы душа ни жива,
в чем бы ни бились мысли ―
продано будет кому-то,
пущено на подкладку,
банты и кружева.
Как бы его обставить,
как бы его обжулить,
как бы его освоить,
выкроить,/ утрясти?
Пасть на него раззявить,
глаз на него сощурить,
выгоду―/ тем утроить,
этим―/ на нет свести?
Люди/ на Петроградской
мало стихов читали,
разве что песня/ льнула
к Выборгской стороне…
Времени было―/ только
чтоб обточить детали
да от хозяйских штрафов
злобу/ топить в вине.
Если ж/ теснило душу
горечью стародавней, ―
выходы находились
в слове крутом, своем.
Хором летели в небо
саратовские «страданья».
«Сами себе сложили,
сами себе споем!»
Он их расслышал сразу,
эти огромные/ в малом
жанре/ слова и чувства,
стиснутые взаперти.
Он облучал их глазом,
крылья ртом расправлял им,
только не знал―/ от Нарвской,
с Выборгской ль подойти?
Нет! ― он решил. ―/ По центру
сразу ударить. / В темя ―
силою небывалых
слов, представлений, чувств.
Плохо искать в искусстве
прибыль/ процент к проценту.
Крупному разговору
сразу за них научусь!
Эти ― его не знали.
Тусклое было время,
мало в оконце свету.
Как ему цену дашь?
Трется промежду теми
в кофте желтого цвету,
дышит,/ чегой-то пишет, ―
барская, видно, блажь.
Некогда объясняться!
Выиграть темп ― и в гущу!
… Вздыбилось./… Флаги./ … Смеяться.
Взрывом ― осколки слов!..
Вот как он очутился
между жующих/ и лгущих,
чмокающих тунеядцев,
тысячных наглецов.
Литературной биржей,
биржи большой помельче,
был ресторанчик «Вена»,
пишущих лиц притон,
смесью цинизма/ с желчью
вас обжигавший мгновенно,
всем/ записным талантам
передававший тон.
Входит:/ «Привет, арапы!»
Пальцев сжимают кончик,
хором:/ «Ура! За здравье!
Шел разговор о вас.
Нам бы у вас пора бы
выудить фельетончик,
мы бы немедля/ вам бы
выписали аванс».
Так на корню закупая
соду,/ поташ,/ галеты,
гениев и гранаты,
нежность и рыбий клей,
чавкала туша тупая,
переводя/ на котлеты
все,/ что имеет цену
для большинства людей.
А у него/ лишь ― кофты
яркость,/ да ясность взгляда,
да еще―/ точно из тучи
низко плывущий гром.
Черт его знает, впрочем…
Может,/ и это надо?
Купим на всякий случай.
Вдруг/ наживешь на нем?
Ёрники и подхалимы
вьются, точно налимы,
ходят вокруг да около,
мечутся по кривой.
Хайла свои разинув,
липнут неотразимо,
жабры топорщат―/ метят
выскользнуть с-под него.
Синежурнальная сволочь,
купринские опивки,
пыль/ Леониду Андрееву
слизывавшие с сапогов,
перья свои нацелив,
точно дикарские пики,
колют его,/ идущего
через хребты веков.
А он на них шел/ молодым и глазастым,
на войско,/ ведомое/ силой рубля,
на них,/ перекатывавшихся балластом
по трюмам державного корабля.
И все,/ чем земля/ его сердце украсила,
всю силу искусства/ в открытом бою
он двинул/ против литературного прасола,
в упор живописному шибаю.
Быть может,/ им путь/ был неправильно начат.
Но ― видите,/ что он/ наделал потом!
И многие ль ― больше/ и вровень с ним ― значат,
пошедшие/ более легким путем?!