Жестяной перезвон журавлей,
сизый свист уносящихся уток ―
в раскаленный металл перелей
в словолитне расплавленных суток.
Ты гляди: каждый звук, каждый штрих
четок так ― словно, брови наморщив,
ночи звездный рассыпанный шрифт
набирает угрюмый наборщик.
Он забыл, что на плечи легло,
он ― как надвое хочет сломаться:
он согнулся, ослеп и оглох
над петитом своих прокламаций.
И хоть ночь и на отдых пора б, ―
ему ― день. Ему кажется рано.
Он качается, точно араб
за широкой страницей Корана.
Как мулла, он упрям и уныл,
как араба ― висков его проседь,
отливая мерцаньем луны,
не умеет прошедшего сбросить.
У араба ― беру табуны,
у наборщика ― лаву металла..
Ночь! Меня до твоей глубины
никогда еще так не взметало!
сизый свист уносящихся уток ―
в раскаленный металл перелей
в словолитне расплавленных суток.
Ты гляди: каждый звук, каждый штрих
четок так ― словно, брови наморщив,
ночи звездный рассыпанный шрифт
набирает угрюмый наборщик.
Он забыл, что на плечи легло,
он ― как надвое хочет сломаться:
он согнулся, ослеп и оглох
над петитом своих прокламаций.
И хоть ночь и на отдых пора б, ―
ему ― день. Ему кажется рано.
Он качается, точно араб
за широкой страницей Корана.
Как мулла, он упрям и уныл,
как араба ― висков его проседь,
отливая мерцаньем луны,
не умеет прошедшего сбросить.
У араба ― беру табуны,
у наборщика ― лаву металла..
Ночь! Меня до твоей глубины
никогда еще так не взметало!