Звонарь, как Гулливер, в черной шляпе
(не знаешь – так останешься дома)
идет по краю солнечной хляби.
Закрой глаза, ― такая здесь мода.
Пристойный пуловер дикой шерсти
показывает ясно, в том смысле,
что, например, идет рыцарь чести,
а не купец унылой корысти.
Он светится, как море в пустыне.
Он свешивается с небосклона.
Звенит в ушах. ― И звоны прельстили. ―
Цветет в крови удар скорпиона.
Пыля и блея, тощие овцы
пустыми курдюками болтают.
Их шерсть свалялась в клочья и космы.
Пылают их колодцы в гортанях.
Просторный Ливерпуль с кораблями
миролюбив, умен и уверен
в своем добре: коварные хляби
не смеют жрать товары губерний.
Закрой глаза, смотри Гулливера.
На мачте жди обычного звона.
Чтоб каждый день туда дули ветры.
Иначе ты останешься дома.
декабрь 1990
(не знаешь – так останешься дома)
идет по краю солнечной хляби.
Закрой глаза, ― такая здесь мода.
Пристойный пуловер дикой шерсти
показывает ясно, в том смысле,
что, например, идет рыцарь чести,
а не купец унылой корысти.
Он светится, как море в пустыне.
Он свешивается с небосклона.
Звенит в ушах. ― И звоны прельстили. ―
Цветет в крови удар скорпиона.
Пыля и блея, тощие овцы
пустыми курдюками болтают.
Их шерсть свалялась в клочья и космы.
Пылают их колодцы в гортанях.
Просторный Ливерпуль с кораблями
миролюбив, умен и уверен
в своем добре: коварные хляби
не смеют жрать товары губерний.
Закрой глаза, смотри Гулливера.
На мачте жди обычного звона.
Чтоб каждый день туда дули ветры.
Иначе ты останешься дома.
декабрь 1990
