Барков И. С.
Приап

Пень Фиговой я был сперьва, болван безплодной;
Не знал и мастер сам, к чемуб я был пригодный,
И скамью ли ему построить, иль божка?
Приапа зделала художная рука.
С тех пор я став божком, воров и птиц пугаю;
Имея в правой жердь руке, тех отгоняю,
Стращаю наглых птиц лозою от плодов,
Чтоб, роя семена, не портили садов,
На Эсквилинском вновь пространстве насажденных,
Где трупов множество бывало погребенных.
На те места рабы товарищей своих
Из хижин вынося, бросали там худых.
То было общее кладбище бедной черни:
Скончавший Номентан жизнь в мотовстве и зерни,
И Пантолав, кой был известный мот и шут,
Как тот так и другой лежат зарыты тут.
Обширность места вся на плите означалась,
И вдоль и поперег в пределах заключалась,
И было сверьх того иссечено на ней,
Безродный что голяк зарыт в могиле сей.
А ныне может жить в Эсквилах всяк по воле,
На холме в ясны дни гулять и ровном поле.
Печальный всюду вид до толе зрелся там,
И кости лишь по всем валялися местам.
Не столько птицы тут досадны мне и воры,
Сколь яд Волшебниц злых, шептанья, наговоры,
Которыми они тревожат дух людей.
Не льзя никак прогнать прелютой язвы сей:
Как скоро солнце зрак, скончав бег, скроет в понте,
Блудящая луна взойдет на горизонте,
Збирают зелия и кости для вреда.
Я видел, как пришла Канидия туда
Вся, растрепав власы, в нелепости безмерной,
И препоясанна была в одежде черной,
И ноги зрелися босыя у нея.
Вдруг после страшного с Саганою вытья,
Являя с ужасом бледнеющия хари,
Драть землю начали ногтьми волшебны твари,
И зубом растерзав потом они овна,
На коем черная везде была волна,
Кровь в яму испущать ископанную стали,
Чтоб духи собрались и им ответы дали.
Личины ими две тудаж принесены,
Которы зделаны из воску и волны;
Последняя была сильняе перьвой многим,
Хотевшая карать мученьем слабу строгим.
Из воску зделанна стояла перед той,
Как рабским образом терпящая рок злой.
Едина Гекату на помощь призывала,
Другая лютую Тизифону склоняла.
Змеям подобны те и адским зрелись там;
И самая луна разделась, зря сей срам,
И скрылась, чтоб таких не видеть злодеяний.
А естьли лгу, глаза пусть выклюют мне враны,
И пусть достануся на всякой я позор,
Чтоб Юлий, Педиат, Воран ругался вор.
Чтож все упоминать проказы злых явлений,
Как проницательно жужжа с Саганой тени
Плачевной делали и чуткой звук в ушах,
Которой всякому навел бы сильной страх?
Как волчью морду те злодейки хоронили,
И с нею вместе зуб змеи в земле зарыли?
Как растопившись воск умножил пламя вдруг,
И как я, видя то, сих устрашил подруг?
Отмстил, пресекши тех с делами фурий речи:
Сколь громко лопает воловей иль овечий,
Когда надут пузырь и сильно напряжен,
Столь громко Фиговой разседшись треснул пень.
Тем зделался конец волшебству их и злобе;
Канидья бросились с Саганой в город обе;
От треску выпали все зубы вон у той,
У сей спал с головы парик ея большой,
И ядовитыя из рук упали травы.
Довольно было тут и смеха и забавы;
Когдаб кто на сие позорище смотрел,
Премного бы, чему смеяться, тот нашел.