Тигеллий
Обычный тот порок певцы в себе имеют;
Когда их просят в честь в беседе петь, немеют;
А где им не хотят со всем о том скучать,
Там сами ни на час не терпят, чтоб молчать.
Таков Тигеллий был преслушный и упорный,
Который Цесарю являлся не покорный,
Когда не силой он, но лаской убеждал,
Чтоб пением его для дружбы услаждал.
Когда же в нем была своя охота к реву,
Тогда не затворял широкаго он зеву;
Меж тем, как Бахуса он в песнях возносил,
То возвышался вверьх, то с верьху нисходил,
И приводил напев с музыкою согласно;
Но равенства ни в чем не наблюдал всечасно,
Иль бегал, как бы гнал по нем свирепый враг,
Иль тихой поступью свой узко мерял шаг,
Как дары кто несет Юноне посвященны,
Двумя он стами слуг был часто окруженный,
А иногда имел десятерых людей;
Порой рассказывал про Принцев и Царей,
Другою говорил: век проживу без голи,
Как хлеба есть сухарь, горшок щей, лошка соли;
Пусть буду на плечах своих серяк иметь,
Лишь толькоб мне в мороз от стужи не колеть.
Сему скупому, кой желал одной краюшки,
Дай сто рублев, в пять дней не будет ни полушки.
Он с вечера всю ночь без сна до утра бдел,
А днем лежа в пуху тянулся и храпел.
Бывал ли кто другой столь шаток и развратен?
Теперь пусть скажет кто: Ты разве сам без пятен,
И разве никаких в тебе пороков нет?
Не меньше, может быть, других в самом живет.
Как Мений Новиев осмеивал нрав грубый,
То некто к стати рек: Дружок мой, стисни зубы,
Знать прямо сам себя не знаешь ты, и мнишь,
Что, как невызнанный, от нас злость утаишь?
А Мений говорил: Вить я чужия речи,
Какияб ни были, не вешаю за плечи.
Безумна к самому себе весьма любовь;
Когда ты выпяля глаза и вскинув бровь,
Наводишь на других дела твой взор жестокий,
Как Епидаврский змей, орел как быстроокий,
Почто же, на себя взирая, жмуришь глаз?
Не могут равно скрыть и те твоих проказ.
Гневлив ли кто? с людьми не знает обходиться,
И может за пустой смех скоро осердиться,
Что свисло платье с плеч, обрит не по людски,
Что худо на ноги надеты башмаки;
Однако мил тебе будь друг, и тем умнее,
Чем с виду кажется других людей гнуснее.
Изведай наперед нрав собственной, дружок,
Имеешь ли какой с природы сам порок,
Иль от привычки злой во нраве вскорененный.
Без пашни куколью луг глохнет порощенный.
К любовничьим делам мы обратим свой зрак,
На коих нежна страсть наводит сильный мрак,
Что мил кокеток прав так, как Балбину любы
Согнившей Агнин нос, обкусанныя губы.
Не только в их не зрят поступках худобы,
Но хвалят оные страстей своих рабы.
О естьлиб наша мысль так в дружестве грешила,
И добродетелью сия погрешность слыла!
Как сына рождшему нелепость не гнусна,
Так сносна нам другов порочность быть должна.
Раскосаго отец зовет подслепым сына,
Птенцем, кой вырос чуть на полтора аршина,
Как Сизиф, кой имел два фута вышины.
Кто раскарякою ползя, дерет штаны,
Того мнит скрасить тем, что с мала глезны гибки;
Поджарым тот слывет, чьи ноги в кисти хлипки.
Когда приятель скуп, почти, что бережлив;
Когда беспутен он и несколько спесив,
Скажи, что в дружбу он способен подбиваться.
Тот должен простяком и храбрым называться,
Кто волю сам себе дает на все и лют;
Жестоким почитай того, кто сердцем крут.
Сей способ в дружество людей совокупляет,
И нерушим союз меж ними сохраняет.
Мы добродетелям противной вид даем,
И в дорогой сосуд нечисту воду льем.
Кто так живет, как жить довлеет честну мужу,
В том признают весьма уничиженну душу;
Кто телом отягчен от тука, тот глупец;
Кто скор бежит, слывет коварной тот хитрец,
За тем что в том умно хранясь и осторожно
Не допущает злу льнуть к боку, сколь возможно,
Хоть обращенье там случилось бы иметь,
Где зависть на беду кладет под ноги сеть.
Кто прост, как ты меня зрел, Меценат, не в пору
От дум, от чтения книг нудит к разговору;
Того нам речь горька, как редька или хрен,
И говорим, что он чувств общих есть лишен.
Сколь сами мы себе даем закон не правый!
Никто с безгрешными в свет не родился нравы.
В ком только малые пороки можно снесть,
Того за лучшаго достойно и почесть.
Когда сравнив мои дела благия с злыми,
Найдет друг верный, что обильней я честными;
Что естьли он любим желает мною быть,
Изрядных доброту поступок должен чтить:
Весы употреблю и для него едины:
Изрыли чье лице глубокия морщины,
Того друг просит, чтоб его веснушки снес;
Взаимным отпуском вины равнится вес.
Когда же истребит со всем не можно гнева,
Иль всеяннаго в злых других пороков плева,
Почто же разум дел не уважает так,
По мере чтоб вины был истязуем всяк?
Когда бы кто раба за то хотел вгнать в петлю,
Что рыбьи съел хвосты, схлебал похлебку теплу,
Не скажут ли тому разумные, что он
Глупей, как ябеда сварливой Лабеон.
Неистовее тот и больше погрешает,
Кто дружество за вещь неважну нарушает;
По строгости такой быть должен лих, суров,
Что рушит злобою любовь своих другов,
И бегает от них, должник как от Рузона,
Кой повести свои, пустаго полны звона,
Неволить силою и слушать и хвалить,
Как скоро бедному срок придет долг платить.
По нужде должен уж внимать безпутны звяки,
И сладким слогом звать, как пленник, голы враки,
Или на рубль тогда две гривны росту дать,
Коль шею протянув не станет слов внушать.
Кому противными за то быть должны гости,
И можноль праведно причесть вину ту злости,
Что капля канувша постелю залила,
Что дорогой сосуд сронился со стола?
Иль кто цыпленка взял из под чужаго края,
Великаль быть должна обида таковая?
Чтож, естьлиб верность кто изменой нарушал,
Ктоб вещь украл, и ктоб во обещаньи лгал,
Как должно воздавать за ту проступку другу?
Преступство равно мстить, и награждать заслугу
Хоть подают чужих дел критики совет,
Но в нравах собственных их строгости той нет,
И правило сие ум здравый отвергает;
Противноеж тому обычай подтверждает,
И польза общая, Добра и Правды мать,
Советует дела по мере уважать.
Посмотрим древних лет на первые початки:
Как немы родились в свет люди, видом гадки,
Желудки пища им, пещеры были дом;
Когтьми, кулачьями, дубинами потом,
А наконец уже орудьями дралися,
Когда по малу в свет потребою ввелися.
Как звания вещей и речи обрели,
Которымиб свою мысль выражать могли;
Не нужно стало им ружье для обороны,
Крепили городы, вводили в них законы,
Чтоб не был кто вор, тать, разбойник, любодей.
И до Елены брань велася меж людей,
Которыя была слепая страсть причиной;
Но неизвестною погибли те кончиной,
Которы в похотях, обычаем скота,
От сильных своего лишались живота.
Всех разсмотрев времен порядок и теченье,
Найдем, что дан закон неправд во пресеченье.
Все, что законно есть, того с неправдой разнь,
Так как вред с пользою, с надеждою боязнь
Не может различать ни самая Природа;
Ни сильного на то не льзя привесть довода,
Чтоб было важности преступство то одной,
И чтобы равною то почитать виной,
Хоть крадет с гряд чужих капусту тунеядец,
Хоть обнажает храм безбожный святотатец.
Пристойно завсегда умеренность в том знать,
Чтоб по достоинству преступников карать,
И чтоб не сечь кнутом, кто заслужил батоги.
Когдаб ты предписал злодею штраф не строгий,
Кой тяжко за вину истязан должен быть,
То самым тем меня не мог бы устрашить,
Что равною бедой разбой и кражу ставишь,
Грозя, что казнию единою исправишь,
Лишь только бы народ тебе дал Царску власть.
Мудрец себе богат, сапожному горазд,
Красавец он один, и Царь, как ты считаешь,
Почто же сам того, что есть уже, желаешь?
А ты даешь ответ: Внимай, де, те слова,
Которы рек Хризипп, премудрая глава:
Не шил себе Мудрец сам обуви во веки,
Но с мудрыми его считают человеки;
Так по сему хотя Тигеллий и молчит,
Но за искуснаго его певца всяк чтит.
Подобно хитрой так Алфиний из Кремоны
Без фершельши, без бритв был бритовщих учоный;
И как премудраго во всем искусным чтят,
Так можно по томуж Царем его назвать.
Тыж будучи со всех сторон стесненный свалкой,
Резвящихся ребят прочь отгоняешь палкой,
Как бороду твою теребят по клочкам;
Хоть Царь, да лаешь тут подобно лютым псам.
Чтоб кратко кончить речь: Когда ты с Царским чином
Без ближних и без слуг сам пойдешь господином
В торгову баню, грош имея заплатить,
И будет баньщик лишь Криснин тебе служить;
То будешь в смех, а мне простит друг терпеливно;
Взаимно потерплю ему, что мне противно.
И так хоть век слыви премудрым и Царем,
Счастливо буду жить приватным я меж тем.