Барков И. С.
Туллий

Хотя ты, Меценат, с времен ведешь род давных,
И знатностью затмил мужей Лидийских славных,
Колико ни было в Етрусской их стране;
Хотя вожди полков великих на войне
По матери твоей и по отце бывали;
Но ты, что родом подл кто, или чином малый,
В безчестие того не ставишь никому,
Как многи делают противное сему.
Хотя по своему рожденью я незнатен,
Однако ты всегда ко мне благоприятен.
Не спрашивая титл почтительных имен,
Лишь честный любишь нрав, ктоб нибыл кем рожден,
И правое о том имеешь разсужденье,
Что прежде, как приял незнатный Тулл владенье,
Из граждан многие заслугами цвели,
Не предков гербами, и честно жизнь вели,
Достигши знатнаго чрез добродетель чина.
А напротив того столь мало чли Левина,
Валерий коего Публикола родил,
Которым изгнан царь Тарквиний Гордый был,
Что в грош народ его велику ставил цену,
Кой недостойным щедр творить чинов премену,
И следует одним пустым лишь именам,
Ценя всю честь людей по дедам и отцам.
Когда же и простой народ судил так право;
То разсужденье мы с тобой имея здраво,
И оным будучи весьма отменены,
Которой должны в том держаться стороны?
Положим, что Левин согласием народа
Почтен бы честью был по превосходству рода;
А Деция, кой в знать из подлости вошел,
Оставил бы народ при том, что он имел;
Пусть Аппиева власть меня лишилаб чина,
И подлость бы моя тому была причина:
Конечно бы такой поступок был правдив,
Что в перьях зделаться чужих хочу спесив.
Ворона не должна лететь в больши хоромы:
Но славы лепотой все люди суть влекомы,
Огромной дом и цук богатой всех манят,
И знатных и простых на то глаза горят.
Сложив достоинство, к чему опять, Тулл, тщиться,
Чтоб в чин Сенаторской, в Тривунску честь добиться?
Вознесшись, найдешь ту одну себе корысть,
Что станет на тебя зла зависть зубы грысть,
Которой подлежать гораздо будешь боле,
Как естьлиб по своей приватным жил ты воле.
Представь безумнаго надменна в соболях,
И в знатных подлаго сияюща чинах,
Не слышит ли всяк час: Кто он и кем рожденный!
Как тот, кто страстию подобной зараженный:
И той же слабости подвержен, коей Барр,
Тщась в нежных возбудить сердцах любовный жар,
Девицам щегольством зоботу налагает,
Что всякая из них подробну знать желает,
Каков с лица и ног, и каковы глаза,
Как пукли завиты, заплетена коса;
Так, кто высокий сан правителя приемлет,
Сулит, что он печась о граде не воздремлет,
Что с пользой граждан власть свою соединит,
Италию от бед и храмы защитит;
А повод тем дает разведывать народу,
Кто мать, и кто отец был? знатнаго ли роду?
В противном случае с роптаньем вопиет:
Кто подлецу сему такую власть дает,
Чтоб граждан Римских он смел предавать злой казни?
Тверди сто раз: Меж мной и Новьем не без разни,
И выше я его степенью, хоть подлец;
А он отпущенник, и тож, что мой отец.
Однак на то тебе в ответ все скажут люди:
Честняй ты Новия; по твоему то буди,
Но Мессала ли ты иль Павел по тому?
Он хуже, скажешь ты, тебя и по уму,
И только что вопеть столь громко он умеет,
Что двух сот колесниц стук гласом одолеет,
И может заглушить музыку горлом он,
Хотя бы много вдруг случилось похорон,
При коих бы в трубы играли три, четыре.
Да тем, что у него зев твоего пошире,
По крайней мере люб и мил народу есть,
И судят все за то его возвысить в честь.
Теперь я собственну возму в разсудок долю,
Рожденный от раба пущеннаго на волю.
Зубами на меня за то скрежещет всяк,
Что ты мне, Меценат, являешь дружбы знак,
Что правил некогда я Римским легеоном.
Нет сходства с дружеством отнюдь в правленьи оном.
Иное подлому иметь честь без заслуг,
Другое дело, что тебе я стал быть друг,
Которой с выбором дружишься осторожно,
Не с тем, чтоб пред людьми гордиться было можно.
Щастливым не могу себя звать по сему,
Что случаем пришел по сердцу твоему;
А не Фортуна мне в том оказала службу,
Что принял в милость ты меня свою и дружбу.
Виргилий с Варием к тому открыли след,
И кто я все о мне сказали на перед.
Представ перед тебя поговорил я мало,
Стыденье речь плодить тогда не дозволяло;
Всего же паче лжи не восхотел сказать,
Что знатнаго отца имею, честну мать,
Что кормных лошадей набиты все конюшни,
Что провождаю дни в забавах я нескушны,
И ездя по своим пространным деревням,
Спокойство нахожу с обильностию там;
Но то, что был, тебе нескрытно объявляю,
И кратко на вопрос, как любишь, отвечаю;
А после отхожу я от тебя домой.
Как девять месяцев с поры минуло той,
Вторично ты меня к себе в дом призываешь,
И быть в числе другов своих повелеваешь.
Великим должен я благодеяньем чтить,
Что ты вменил меня любви достойным быть,
Кой различаешь злых и честных меж собою
Не рода знатностью, но нравов добротою,
Изрядством жития и сердца правотой.
Когда же блудит в чем посредственно ум мой,
И малые в себе пороки я имею,
А впротчем честно жизнь препровождать радею,
И те погрешности тебе приметны так,
Как виден не большой на чистом теле знак;
Когда алчбы во мне и гадкости не видно,
Когда я по шинкам не волочусь безстыдно,
Но в непорочности похвально жизнь веду,
И мил за то друзьям, что верность к ним блюду:
Всему тому был труд родителя причиной,
Кой скудной пашнею довольствуясь единой,
Дать Флавию меня в науку не хотел,
Чтоб в школе у него учился щетных дел,
Куда не мелкия детей давали лица,
У коих на боку висел щот и таблица,
Когда к ростовщику учиться в школу шли,
Иль деньги собранны в указной срок несли:
Но для наук меня в Рим отвезти потщился,
Где вместе я с детьми шляхетскими учился,
И меж Сенаторских был наставляем чад.
Когда бы кто на мне тогдашней зрел наряд,
И провождаема увидел бы рабами,
Возмнил бы, что живу я дедними крохами.
Он не был от меня отлучен никогда,
Храня обычаи от всякаго вреда;
При всех учителях старался сам прележно,
Чтоб стыд был вкоренен воперьвых в сердце нежно,
Стыд, добродетели краса и перьва честь,
И чтоб не только зла не смел я произвесть,
Но чтоб безчестнаго и слова опасался.
Тем страхом дух его о мне не возмущался,
Что после малому достатку буду рад,
И в нужде деньгу ту почту себе за клад,
Которую, как он, с продажи получают,
Те, кои с молотка пожитки расценяют.
И как ему в порок то не моглоб служить,
Так я бы никогда о том не стал тужить.
Тем похвалы моей отец достоин боле,
И яб благодарил его в мизирной доле.
Не должно на отца такова мне пенять,
Да я и не хочу себя так защищать,
Как многие твердят: Не я де в том виною,
Что не под солнцем в свет родился, под луною,
И то не по моей збылося воле так,
Что батюшка у всех заботой был простяк.
Весьма другое я имею разсужденье:
И естьли бы дала натура позволенье
С известных лет опять возобновлять свой век,
И лучших избирать отцов от человек;
Пускай бы всяк искал по собственному вкусу,
Я не поддался бы натуры в том искусу,
Доволен будучи родившими меня;
Не пожелал бы тех, чьи знатны имена,
Которы гербами и титлами почтенны.
Пусть думал бы народ, что я ума лишенный,
Однако бы меня разумным ты почел,
Что бремени носить такова не хотел,
К которому отнюдь я не бывал привычен.
Тогдаб мне малый был достаток не приличен,
Но нужноб было уж пространнее мне жить,
И многим всякой день поклоны развозить.
Когдаб в деревню путь, иль инуды случился,
Тоб целый каравод за мною слуг тащился;
Потребноб более мне было лошадей,
Колясок для езды и множество людей.
Не посмеется мне никто в той неудаче,
Хоть на худой в Тарент теперь поеду кляче,
У коей вся спина обтерлась от седла,
И шея зделалась от хомута гола.
Никто мне онаго в зазренье не поставит,
Что о твоих народ обрядах, Туллий, славит
Как по Тибуртской ты дороге идешь пеш,
И Претор пятерых слуг за собой ведешь,
Урильник и с вином несущих сзади флягу.
И так повольну жизнь имею я и благу,
Не зная прихотей излишних и зобот,
И больше, нежель ты Сенатор, зрю выгод.
Хожу один, и знать стараюсь не стыдяся,
Как дорог хлеб и соль, и по чему фунт мяса?
К Цирценским зборищам не редко выхожу,
Или по площади торговой я брожу;
Молитву должную богам я воздаваю,
Потом пришед домой горох да щи хлебаю.
Как ужинаю я за небольшим столом,
Стакана два стоят с водою и вином;
Из глинянаго лью напиток я сосуда;
Кампанской весь прибор, тарелки, чашки, блюда
Три мальчика на стол становят предо мной.
Отужинав иду беспечно на покой,
И не пекусь, чтоб мне в одно встать с солнцем время,
И челобитен несть в суд Марсиев беремя,
Где племя Новиев несносно уж давно,
Что тяжбами судьям наскучило оно.
В четыре я часа с постели поднимаюсь,
Читаю иль пишу, иль после сна шатаюсь,
Уединенными весь мыслями объят.
Употребляю я для тела аромат,
Не так как голова у Натты вся вонюча,
На кою тратится свечных огарков куча.
Когда же солнце жар умножив в вышине,
Ко умовению покажет пору мне;
Тогда от сильнаго скрываюся я зною.
Обедать не спешу с великою алчбою,
Но столько съев, чтоб день до вечера терпеть,
С полудня дома я обык отдых иметь.
Такая жизнь есть тех, которых не тревожит
Надменна пышность дух, и прихотей не множит.
Сим веселясь, я так жить буду наконец,
Как будтоб Квестор был мой дядя, дед, отец.