Барков И. С.
Веселая дорога

Во Арцию прибыв из Рима по отъезде,
Был мало время тут с Гелиодором вместе,
Кой славным Ритором меж Греками был чтим.
Мы оба в путь един отправилися с ним;
Потом в град Аппиев оттуда мы приспели,
Где мореходцов тьму и корчмарей злых зрели.
Чрез два дни медленно приехали туда,
А можноб в день, когдаб скоряй была езда,
И Аппиевой страх дороги презирали.
Как ужинать мои товарищи тут стали,
Я голод принужден терпеть был той порой,
Бояся от воды вреда себе худой,
И ждал других, снося их с горестью медленье.
Уж наводила ночь на землю помраченье,
Готовясь показать небесных вид украс;
Матрозы начали с рабами брань в тот час,
И меж собой они ругалися упрямо.
Иной кричит: Сюда, сюда правь судно прямо;
Другой шумит: Уж ты до трех сот насажал,
И нудит кормчаго, чтоб плыть он поспешал.
Меж тем, когда вели между собою ссору,
Начало зделали с пловущих денег збору,
И путать начали бечевкой лошаков,
Час целой времени державши ездоков.
Ночною каморы с лягушками порою
Лишали сладкаго пловущих всех покою.
Любезных скучило отсудствие пловцам,
Которые своим отраду дать сердцам
И песнями разбить старались мысли думны,
Когда вспевали их матрозы с ними шумны.
Склонились от труда к покою ездоки,
И пущены на корм от судна лошаки,
Которое едва припутав к камню с хмелю,
Пал на обычную ничком матроз постелю.
Настал уже и день; ни в зад мы ни вперед,
Пока один из нас вскочил, увидев свет,
И ухватив в сердцах претолстую дубину,
Матроза охмелил и еюж бил скотину.
В четвертом трудныя часу прешли места,
И вышли, где вода источника чиста
Журчит и хвалится, Ферония, тобою:
Той руки и уста омыли мы водою.
По трудном толь пути окончив наш обед,
Еще три мили шли усталые вперед,
И наконец уже достигли Таррацины,
Где важныя имел быть Меценат причины,
С Кокцеем Нервою в посольстве быв одном,
Которы примирять другов могли умом.
В том месте я мои текучи мазал очи;
Вдруг прибыл Меценат и с ним в посольстве прочи,
Кокцей, и Капитон Фонтей острейший муж,
Вернейшая душа Антонию всех душ.
Мы в Фунды для того поехать не желали,
Что Фуска Претором Авфидия там знали:
Награде глупаго смеялись лишь писца,
Кой в сем достоинстве гордился без конца,
Признаков онаго тщеславяся сияньем;
Но были в Формиях довольны пребываньем,
Где честно приняты Муреною мы в дом,
А Капитоновым угощены столом.
Последующий день приятней был тем боле,
Что в Синуэссе нам на Капуанском поле
Любезные друзья попались невзначай,
Виргилий, Плотий, Вар. Мне всех миляй случай,
Что больше всех меня приятством обязали.
С какою радостью друг друга лобызали!
Столь верной для меня приятель честен есть,
Что ничего ему не можно предпочесть.
Близ Капуанского в сельце мы мосту стали,
Где нам проводники потребное давали.
Потом как с лошаков сложили мы всю кладь,
Игрою Меценат себя стал забавлять;
Я спать лег между тем и такожде Виргилий,
За тем что мы играть мячем опасны были,
Я был подслеп, другой желудком слаб зело.
Оттуда прибыли в Кокцеево село,
За Клавдиевыми лежащее корчмами.
Теперь упомяни мне краткими словами
Цицерра Мессия с Сарментом шутом прю,
Тебе, о Муза! Я об оном говорю,
И оба от каких родителей рожденны,
В раздор между собой вступили дерзновенный.
От Осков Мессий свой род славный выводил;
Сармент пущенный раб от господина был,
От предков произшед толь благородных оба,
Свели брань меж собой; вдруг воскипела злоба.
Сармент сказал сперьва: Столь видом ты пригож,
Что весь на жеребца удалаго похож.
Смеялись мы тому, а Мессий отвечает:
Пусть так; и головой тряхнув его стращает.
К тому Сармент ему такую молвил речь:
Когда бы ни кому рог не случилось ссечь,
То что бы зделать ты мог будучи с рогами?
Не такжель бы меня збол, как дрался с волами,
Когда окарнаной грозишь толь люто мне?
А у него чело на левой стороне
Обезображено болячкой мерской было,
Мохнатоеж лице на всем лбу щет носило,
Над коим много он смеялся и шутил,
И что бы как Циклоп он поплясал, просил,
В большие чоботы, как шут, не обуваясь,
Ниже когда химер в ночной мечте пугаясь.
Смеялся и ему Цицерр, как дураку:
Ужель цепь в дар принес домашнему божку.
Притом хотя писцом его всяк почитает,
Но власть еще над ним господска пребывает.
А наконец, по что збежал, стал вопросить,
Кой фунтом хлеба в день доволен мог бы быть,
За тем что не велик и тонок был собою.
Весьма забавились мы ужиною тою,
И прямо в Беневент отправились отсель,
Где суетливый чуть хозяин не згорел,
Когда про нас дроздов на кухне жарил старой,
По коей широко Вулкан разшедшись ярой
Спешил верьх хижины свирепым пламем зжечь.
Голодны гости тут, чтоб ужин как зберечь,
Рабы же то за тем, то за другим метались,
И обще погасить пожар мы все старались.
Оттуда начали являться горы мне,
Которые лежат в Апульской стороне,
Где знойный Атавул наносит вред живущим.
Не можноб миновать сих гор нам в путь идущим,
Когдаб близ Тривика лежащее село
От сей дороги нас тогда не отвело.
От дыма едкаго там мы лились слезами,
За тем что ветвие сырое жгли с листами.
Тут лживой девушки до полночи я ждал,
Однако мною сон в тех мыслях обладал.
Оттуда четверо в путь спешно устремились,
И в Эквотуцию прибыв остановились:
Тут воду продают, что есть всего смешняй,
Лишь только хлеб других мест лучше и вкусняй,
За тем прохожие охотно покупают,
Те, кои каменной в Канузии быть знают,
Который древле град построил Диомид,
И в коем также вод не лучший вкус и вид.
В сем месте с плачем Вар с приятельми разстался,
А наш путь далее до Рубов простирался;
Когда усталые достигли наконец,
За тем, что всяк из нас был дальных стран пришлец,
Дорога портиться от заморозов стала;
Проведрело, езда труд больший причиняла,
Пока до Барии наш продолжали путь.
Быв в Гнатии потом, где воды шумны бьют,
Довольно смеха там нашли мы и забавы,
Как представления услышали неправы,
Что будто ладон там курится без огня.
Пусть уверяют тем жида, а не меня;
За тем, что жизнь богов безпечно вся преходит,
И естьли чудно что натура производит,
Не льзя сказать, чтоб то збывалось от небес.
Брундизия мой стих скончала и путь весь.