Ритм с перебоями. Оба сердца сдают,
И физически, и поэтически.
Постигнул меня, вероятно, суд
За жизнь не совсем «этическую».
Снег в темноте. Очень белый снег.
И на нем очень черные люди.
Замер сердца тяжелый бег,
Оно дрожит, подобно Иуде,
Повесившемуся на осине.
Белый скучный снег,
Как жаль мне, что он не синий.
Был синий, синий на родине брошенной.
И у меня ведь была родина,
Где я родилась не для хорошего,
Чувствительная уродина.
Ненужная… имярек…
Ах, зачем этот скучный снег,
Белый, белый, как саван,
Как старцев почтенные главы.
А на белом тусклом снегу, погляди:
Такие черные тусклые люди.
И у каждого горькая гниль в груди,
И каждый подобен Иуде.
Но эти Иуды не повесятся
На дрожащей проклятой осине.
… Прогнать бы назад годы и месяцы.
И увидеть бы снег мой синий!
Сейчас мы с тобой вместе бываем
Минуты самые считанные,
И эти минуты мы швыряем,
Словно книгу, до дыр зачитанную.
Швыряем их, зевая, бранясь,
Не ценя, ни капли не радуясь,
В любую самую подлую грязь,
В любую пошлость и гадость.
Мы очень богаты? Друзьями? Чувствами? ―
И живем, всем ценным швыряясь?
Ничуть. В нашей жизни, как в погребе, пусто,
И, как в погребе, затхлость сырая.
А дальше? Боюсь, что то же самое.
Белый снег и черные люди,
Чернобелое, злое, косое, упрямое,
Полосатая верстовая тоска.
А потом мы спокойными будем,
И прихлопнет неструганая доска.
А может быть, ляжем в приличном гробу,
Аккуратном, свежеокрашенном.
Но даже пристойную эту судьбу
Предвидеть немножко страшно нам.
Нет, уж лучше в общую яму лечь,
Нет, уж лучше все сразу сбросить с плеч.
Нет, уж лучше беспечно встать под прицел
С улыбкой дерзкою на лице!
А сейчас, пока смерти не скажем ― пас,
Мы любим, любим в последний раз.
Наше чувство ценней и прекрасней нас.
Нам надо любить в последний раз.
1954