Дрожит, напрягаясь, конское тело, ―
в руках человечьих зажата нога,
над ней борода кузнеца порудела
и белой подковы восходит дуга.
Замешенный с копотью, мочит копыто
соленый, увесистый пот кузнеца.
А ярмонка пышет у кузни открытой,
где полдень висит тяжелее свинца…
У кузни барышники и конокрады
клубятся, гогочут, ― и кони у всех,
и царствует над багровеющим адом
кузнец, раскаленный и пышный, как мех
Таких кузнецов не отыщешь повсюду:
руда тяжелей наковальни гудит,
и сила мужская мускулистой грудой
топорщит передник ему на груди…
Ее четвертная шатнет и не свалит
в закуту, в канаву, в косматый репей;
кузнец ― костоправом,
кузнец коновалит
и любит ― до печени! ― лошадей…
Наверное, ночью, жилище покинув,
оставив иссохшее тело жены, ―
играя копытами, выгнувши спину, ―
центавром он бродит у самой луны…
И, около горна дымясь, обгорая,
и ржет, и поет, и ликует кузнец,
а кони по городам вымирают,
и кузницам вольным приходит конец…
27 ― 28 июля 1928
Саблино
в руках человечьих зажата нога,
над ней борода кузнеца порудела
и белой подковы восходит дуга.
Замешенный с копотью, мочит копыто
соленый, увесистый пот кузнеца.
А ярмонка пышет у кузни открытой,
где полдень висит тяжелее свинца…
У кузни барышники и конокрады
клубятся, гогочут, ― и кони у всех,
и царствует над багровеющим адом
кузнец, раскаленный и пышный, как мех
Таких кузнецов не отыщешь повсюду:
руда тяжелей наковальни гудит,
и сила мужская мускулистой грудой
топорщит передник ему на груди…
Ее четвертная шатнет и не свалит
в закуту, в канаву, в косматый репей;
кузнец ― костоправом,
кузнец коновалит
и любит ― до печени! ― лошадей…
Наверное, ночью, жилище покинув,
оставив иссохшее тело жены, ―
играя копытами, выгнувши спину, ―
центавром он бродит у самой луны…
И, около горна дымясь, обгорая,
и ржет, и поет, и ликует кузнец,
а кони по городам вымирают,
и кузницам вольным приходит конец…
27 ― 28 июля 1928
Саблино
