Шли ходоки из Питера Алтаем,
шли осенью в семнадцатом году;
искали землю ― где она, такая,
под стать освобожденному труду?
Они взошли на горные массивы, ―
здесь травы им достигли до бровей.
Сквозь травы незнакомая Россия
виднелась в новой прелести своей.
Не бедным полем с тонкою ракитой,
с часовнями у робких родников, ―
в венце вершин, потоками увитых,
она открылась взорам ходоков.
Открылась в буйстве позднего цветенья,
всем зовом неизведанной земли,
и облака, как в первый день творенья,
под их ногами пыльными прошли.
И ветер был ― орлиный, чуждый, юный,
багровых маков дыбились пучки…
«Мы отыскали землю для коммуны», ―
писали петроградцам ходоки.
шли осенью в семнадцатом году;
искали землю ― где она, такая,
под стать освобожденному труду?
Они взошли на горные массивы, ―
здесь травы им достигли до бровей.
Сквозь травы незнакомая Россия
виднелась в новой прелести своей.
Не бедным полем с тонкою ракитой,
с часовнями у робких родников, ―
в венце вершин, потоками увитых,
она открылась взорам ходоков.
Открылась в буйстве позднего цветенья,
всем зовом неизведанной земли,
и облака, как в первый день творенья,
под их ногами пыльными прошли.
И ветер был ― орлиный, чуждый, юный,
багровых маков дыбились пучки…
«Мы отыскали землю для коммуны», ―
писали петроградцам ходоки.
