3
«Владимир Ильич,/ к вам пришли из — за Невской заставы
рабочие». / Встал. «Из-за Невской? Скажите ― прошу»,
Прошелся, одернул пиджак, и дела полумира отставил,
и только рука, по привычке,/ к блокноту и карандашу.
И вдруг улыбнулся, прищурясь… / Они ― из-за Невской?
Оттуда, где юность была? Где начало всего?
Где Наденька Крупская/ тоненькой строгой невестою
ходила к ткачихам ― для первых листовок его…
На фабрику Торнтон, ― одета работницей, ― милая,
в дома-общежитья,/ в трущобы,―/ их звали тогда «корабли», ―
и если порой посетители школы Корнилова
ее узнавали ― не кланялись ей: берегли.
А дом в переулке,/ с крылечком, скрипевшим отчаянно,
с висячею лампой, ― кружок собирался зимой, ―
а темный трактирчик в пузатых дымящихся чайниках,
где как-то сидел,/ чтоб разведать о стачке одной…
Трактирчик был полон. Все пили… И было не душно им
Ильич засмеялся: потратил полсуток, а жаль!
Мещане бубнили,/ чаями распаривши душеньку:
«Фабричных карают? И правильно! / Ты не скандаль, не скандаль!»
Он вышел с каким-то фабричным,/ и оба в туман зашагали»
и Ленин спросил его: «Слышал?» / А тот: «Не робей, погоди!
Стращают? Да пусть их! А мы еще так/ «поскандалим»!..»
… И радость,/ как жаркий родник,/ застучала в груди!
И там, на окраинах, там, за глухими заставами,
он верно к рабочему сердцу пути отыскал:
он жадно их слушал,/ учил их,/ права их отстаивал
и первым всю правду о русском рабочем сказал:
не столько о том, что живет в нищете и бесправии, ―
о том, что восстанет,/ низвергнувши гнет роковой,
что именно он пролетариев мира возглавит,
что он поведет к революции мир за собой.
«Они из-за Невской? Просите! Да что же там мешкают!»
И те, что вошли, ― изумились,/ гудя вперебой:
с такою веселой, открытой,/ доверчивой нежностью
он руки им жал, ― молодой, молодой, молодой!
Как будто б давно,/ по-домашнему,/ близко знакомы…
«Садитесь, прошу вас… Поближе!» / Указывал место.
Как будто бы не было/ у председателя Совнаркома
великих забот: голодухи, разрухи и Бреста…
«Ну, грейтесь, товарищи… Как добиралися? / Конкой?»
Смущенно:/ «Пытались… да встал паровик на пути ―
паров не хватило!» / Смеется, как юноша, звонко:
«Так как же, друзья? Не пора ль на трамвай перейти? ―
И ― тихо, прищурясь:/ ― Подумать, за Невской―/ трамваи!
Да что там… Трущобы сметем/ и сожжем «корабли»,
зальем ее светом,/ застроим дворцами,―/ потом не узнаем,
а конку ― в музей… / чтобы дети смеяться могли».
О, как ему просто открыться,/ о, как с ним мечтается бурно,
как дышится с ним ― и дыханье и сердце отдай!
«Владимир Ильич, мы решили построить коммуну,
коммуну рабочих… и вот ― собрались на Алтай».
― «Алтай? Почему?» / ― «Да уж очень свободно, красиво…» ―
«А что же, под Питером мало свободной земли?»
― «Владимир Ильич, там растенья немыслимой силы,
нам так написали, ― красивей земли не нашли…»
― «Владимир Ильич,/ мы стремимся туда не напрасно,
Гремякин промолвил, ― мы трудности тоже учли,
но сделаем нашу коммуну/ такою прекрасной,
чтоб люди иначе/ ни жить, ни мечтать не могли!»
Клинкович добавил:/ «Мы в эти далекие дали
в текущий момент собрались, полагаю, не зря:
там ссыльных видали,/ а нас никогда не видали ―
свободных рабочих/ и гвардию Октября».
Не может молчать восемнадцатилетний Алеша:
«Мы «Первороссийском» коммуну свою называем!»
И Ленин подумал: «Какой же парнишка хороший.
Как Бабушкин в юности… / Эту породу мы знаем…»
«Владимир Ильич… как один ― мы готовы в дорогу,
да выехать не на чем:/ с транспортом гроб и конец!»
… Он смотрит на них,/ он любуется ими,/ жалеет немного, ―
так юного сына жалеет/ суровый и мудрый отец.
«Они фантазируют… Всё это слишком красиво…
Всё будет не так… Но захвачены страстью… Пускай!
А как без фантазии/ можно бы было в России
начать революцию? / Пусть же идут на Алтай.
Пусть учатся строить на опыте трудном. Так нужно…»
И взгляд не отводит от дали,/ открытой ему,
и громко:/ «Согласен! А сколько берете оружья?»
― «Оружья, Владимир Ильич? Не берем… Ни к чему,
мы с мирною целью». / ― «Ах, с мирной? Ну, значит, сражаться!
Я дам приказание ― выделить лучший состав
и сотню винтовок… Нет, мало. / Захватим сто двадцать
и сколько угодно патронов…» / И вдруг замолкает, привстав.
И в комнате тихо, как будто б не воздух, а струны:
коснуться опасно ― порвутся… / И так ― до отказа…
Но он прикоснулся:/ «Друзья! Мы построим Коммуну,
построим! Но только не так и не сразу.
Россия рождает Коммуну в тяжелых терзаньях
(Ильич помолчал)… в непомерной,/ обильной крови…
Но кто б от любви зарекался/ на том основанье,
что роды ― ужасны? Кто б видел лишь это в любви?
Коммуна!.. (Лицо Ильича озарила улыбка ―
прекрасная. ) Да! Мы к Коммуне идем неустанно,
идем ― обучаясь,/ идем, совершая ошибки,
идем с героизмом,/ который сильней героизма восстаний…
И вы ― поезжайте… Но будьте готовы, чтоб к лету
вам встать во главе/ пробуждающейся бедноты.
Я вас посылаю―/ крепить на Алтае Советы
и драться с врагами/ во имя всемирной мечты…
Здесь кто-то сказал,/ что рабочих, как вы, не видали
в деревне? / Мы сотни отрядов отправим туда,
рабочих отрядов,/ надежнее кованой стали,
вождей бедноты,/ рядовых государства труда! ―
Придвинул блокнот, и рука по листку полетела: ―
Возьмите… Здесь просьба моя/ о содействии вам
ко всем учрежденьям в России. / Так что же ― за дело?
Рабочий поход/ никогда не осилить врагам».
Они поднимаются с мест,/ возмужавшие, новые люди,
с вождем заглянувшие в дали истории новой…
«Владимир Ильич! Ваших слов никогда не забудем.
Поверьте, к такому походу готовы… готовы…
Владимир Ильич, обязательно к нам приезжайте.
Далеко, конечно, в коммуну… но будет не худо…»
Чуть дрогнули губы вождя:/ «Да, я знаю! Ну, стройте, мужайте.
Я буду в коммуне у вас… обязательно буду».
Он провожал до двери их. / А после
встал у окна… Метель кипит в окне,
февральских сумерек синеет проседь,
и комната плывет в голубизне.
О, если б уходящие видали
тот взгляд, которым он глядит им вслед!..
……………
А в это время по ночному снегу,
сквозь дым костров и питерский туман,
за Невскую, к холодному ночлегу
бредут посланцы первороссиян.
Бредут, порой хватаясь друг за друга
(давно трамваи встали, конок нет),
их голод валит, их качает вьюга
и ― сумасшедшая! ― заносит след.
Костры, костры на Старо-Невском светят,
идущих окликают патрули,
и веет им в лицо орлиный ветер
с далекой их, загаданной земли.
Они на всё готовы с этой ночи,
ни голод их, ни стужа не согнет;
они вступили в грозный свой, рабочий,
своим вождем указанный поход…